— Но у Тибальта были другие планы?
Она кивает. Я скрещиваю руки на груди и хмурюсь.
— Расскажи, что случилось.
— Видите ли, я пришла к синьору почти за час до полудня, и я… Окно там такое низкое, и я увидела, как он спал… О, он был таким красивым, госпожа! Его лицо и его тело…
— Мария!
— Простите, синьорина! Он… он спал, так что я не посмела его будить и просто слонялась по саду, во дворе. А потом он проснулся, будто само мое присутствие разбудило его… И он будто стал еще красивее, а его обнаженный торс…
— Мария!
— Да, да… И вот он проснулся и поманил меня к окну.
Я глубоко вздыхаю, потому что уже представляю, чем закончится ее рассказ.
— Синьор почти сразу присоединился ко мне в саду, — всхлипывает она, — подвел меня к скамейке и стал целовать. Конечно же, я приняла его поцелуи…
— Ну конечно же.
— И его руки стали, ну… Изучать меня. И вот тогда-то он и нашел у меня в кармане вашу записку, хотя я не уверена, что он целился именно в карман.
Я закатываю глаза.
— Мария, ты же в итоге выполнила поручение, хоть и не тем способом, о котором я просила. Я не стану тебя наказывать, если ты переживаешь из-за этого.
Ее губы дрожат. Она смотрит на меня глазами несчастного запуганного котенка.
— Нет, госпожа, не из-за этого. Но синьор и правда прочел записку и процедил сквозь зубы, что сегодня, прежде чем «убить щенка Монтекии», он надает вам по ушам.
Она подносит ладонь ко рту, будто испугавшись своих слов. Но я пугаюсь не меньше и хватаю ее за плечи.
— «Убить щенка Монтекки»? Что это значит?
Мария куксится. Я встряхиваю ее.
— Мария! Он не сказал, что это значит?
— Нет, госпожа, — она качает головой. — Но после этого… Вот после этого он и перестал меня целовать!
С этими словами она взвизгивает и растворяется в рыданиях. Я бы хотела уделить минутку, чтобы утешить ее, но времени мало. Поэтому я ограничиваюсь ободряющим постукиванием по плечу, а потом мчусь в сторону площади.
Не представляю, кому были предназначены слова Тибальта, но если я не доберусь до «Дикой землеройки» к полудню, прольется кровь.
Глава 22. Тибальт
Я наткнулся на одного из Монтекки и его нахального дружка как раз в дверях той таверны, где Розалина собирается работать трактирной девкой. Отлично! Покончу со всем и разом, тем более что я идеально одет для славной драки — в темно-зеленый камзол и любимый берет из алого бархата с вороновым опереньем.
Бенволио замечает меня первым и начинает что-то яростно бормотать Меркуцио на ухо. Кажется, этот бесславный трус умоляет друга покинуть уйти.
— Клянусь головой, сюда идет Капулетти, — доносится до меня отрывок его речи.
— Клянусь пяткой, мне наплевать! — кричит Меркуцио.
На его самодовольной роже до сих пор можно видны следы похмелья, вызванного вином, украденным со стола моего доброго дяди. Но ничего, я позабочусь, чтобы это была последняя пьянка в его жизни.
— Синьоры, добрый день! — я развожу руки в стороны в притворном приветствии. — Какая удача! Мне как раз очень надо сказать словечко одному из вас.
Меркуцио подлетает ко мне навстречу.
— Словечко? А что так мало, а? Прибавь к словечку еще что-нибудь, хотя бы удар.
— О, к этому я всегда готов, только дай мне повод.
— Неужто тебе трудно самому найти повод?
Он распаляет мою ярость точно так же, как до этого служанка Розалины распаляла мою страсть.
— А ты, Меркуцио, всё так же жалок, — усмехаюсь я. — Подпеваешь щенкам Монтекки…
Он хватает меня за грудки и обдает своим кислым дыханием.
— Подпеваю, Тибальт? Я тебе что, бродячий музыкант? Сам герцог значится у меня в братьях, понял, ты, ободранный кошак!
Он отталкивает меня, но шатается сам и спотыкается прямо в руки Бенволио. Тот всё еще хнычет, что лучше нам всем разойтись и разобрать обиды хладнокровно. Ха! Неужто у нас на пиру он растратил всю свою хваленую храбрость?
Меркуцио продолжает орать.
— Нет, Бен, ты слышал? Он назвал меня подпевалой! — он снова обращается ко мне. — Так давай, ухватись за мой смычок, он заставит тебя поплясать! Подпеваю я Монтекки, черт побери…
— Меркуцио, ради Бога, угомонись, — молит его Бенволио. — На нас и так уже все глазеют, давай уйдем.
— На то им глаза и даны, пусть глазеют. Мы пришли сюда первыми, так что я не сдвинусь с места. Пусть убирается сам, если трусит.
Он смачно плюет мне под ноги, а я шумно втягиваю в себя воздух.
Ну, вот и всё. Вот он и дал мне повод. С гневным рыком я обнажаю своей меч, и Меркуцио не подводит. В его руке так же быстро появляется собственный клинок. Но прежде, чем мы успеваем скрестить оружие, из дверей таверны выпрыгивает… Ромео!