— Я знаю, все довольно загромождено, — Холли вздыхает, неверно истолковав мое молчание. — Все это нужно будет убрать, прежде чем мы сможем выставить дом на продажу.
Она идет дальше, в главный зал. Разветвленная кривая лестница поднимается наверх с обеих сторон: от столовой и от гостиной. Солнечный свет падает на потертые деревянные полы.
Поношенные сандалии и туфли выстроились в беспорядке под вешалкой, над комодом висит старое потускневшее зеркало. Мне кажется, будто сейчас вернется с прогулки мама, неся целую сумку продуктов с рынка, и начнет ее разгружать, чтобы приготовить ужин.
Внезапно меня начинают душить слезы, причиняя острую боль горлу. Чтобы вернуться в реальность, мне приходится сжать кулаки и вонзить ногти в ладони.
Холли оглядывается вокруг и неодобрительно бурчит себе под нос:
— Честно сказать, я говорила твоему отцу, что стоит подождать. Рынок восстанавливается, но цены все еще довольно-таки низкие. Учитывая количество новостроек в городе, надо бы подождать с продажей до следующего года и посмотреть, насколько больше вы смогли бы выручить за дом.
— Вам следует поговорить об этом с ним, — коротко отвечаю я. — Продажа — это не моя затея.
Не я решила прервать свой учебный график и приехать сюда всего за неделю до выпуска из колледжа, для того, чтобы собрать вещи в доме. Но папа не собирался ждать какого-то незначительного события, такого как завершение моего высшего образования.
— Ох, — Холли удивленно моргает. — Ну, хорошо. Когда ты была здесь в последний раз? — Своим веселым голосом она пытается переключиться на светскую беседу.
Знаю, я не обязана отвечать на этот вопрос, но я больше не могу увиливать.
— Четыре года назад, — медленно отвечаю я. — Я не появлялась здесь с тех пор, как умерла мама. Здесь, в этом доме.
Глаза Холли расширяются от ужаса.
— О, Господи! Мне очень жаль! Никто не говорил мне...
— Все в порядке, — прерываю я, уже чувствуя вину за то, что поставила ее в неловкое положение.
— Что случилось?.. — спрашивает она с любопытством.
Я заметила, что в последнее время всех стал интересовать этот вопрос. Несмотря на то что иногда это выглядит, как грубое вмешательство в личную жизнь, людям трудно удержаться от расспросов. Каждый должен знать причину.
— Рак, — отвечаю я.
По крайней мере, это половина правды.
Она кивает.
— Мне так жаль. Я постоянно говорю всем своим подругам, чтобы они сделали маммограмму.
Я оглядываюсь вокруг, глядя на вылинявшую обивку и розы, вьющиеся возле окна. Мой голос смягчается.
— Мы провели целое лето вместе. Она всегда любила проводить его тут.
Это правда. Именно по этой причине я так упорно боролась с отцом на счет продажи дома. Бабушка и дедушка мамы построили его сами, еще в двадцатые годы, когда им приходилось выменивать древесину и гвозди. Этот дом, возведенный на прекрасной земле на берегу океана, передавался по наследству из поколения в поколение. Мои предки смогли сохранить его даже в самые тяжелые времена, когда им нечего было поставить на стол. Мама любила эту историю, любила ощущение единения с нашим прошлым. Она всегда говорила нам о необходимости сохранить дом для наших собственных семей и не прерывать линию наследования.
Но у папы были другие планы. Он затянул нашу семью в огромные долги еще когда была жива мама, а как только она ушла, стало еще хуже. Не знаю, чем все это закончится. Он растрачивает деньги на престижные ужины с его старыми чванливыми богатыми друзьями, делая вид, будто он имеет влияние в городе. Но на самом деле отец просто конченый пьяница. Он уже продал наш дом в городе, а сейчас у него появились виды и на пляжный домик.
Карина не понимает, почему я возмущаюсь. Она говорит, что папа возьмет себе только половину от продажи, остальные же деньги будут поделены между нами двумя. Сейчас она обручена уже в третий раз, и изо всех сил пытается казаться ровней своим любящими дизайнерские бренды друзьям. И ее не смущает тот факт, что после окончания колледжа она не проработала ни одного дня. Обычно она приводила мне доводы, что захудалый дом в глуши никому не нужен. И, по ее мнению, я могла бы потратить свою половину от вырученных денег на покупку дома для нас с Дэниелом. Или на отдых в каком-нибудь классном месте вроде Майами.
Сейчас я смотрю на отслаивающиеся обои с газетным принтом на стенах и на заднее крыльцо, где я читала долгими часами. Слово «крутой» никогда не подходило этому дому.
— Итак! — Холли громко хлопает в ладоши, переключаясь с разговоров о смерти, раке и других не риэлтерских проблем. — Твой отец сказал просто все выкинуть, — она, сияя, протягивает мне ключи. — Ты знаешь, тебе не обязательно все делать самостоятельно. Я легко могу позвонить кое-кому, чтобы они все упаковали и вывезли, избавив вас от хлопот. Тут неподалеку, через несколько городов есть большая база Гудвил.
— Нет, — громко протестую я, но быстро подавляю свою вспышку. — Я хочу сказать, что там могут быть вещи, которые стоит сохранить. Старые семейные памятные подарки. Я хотела бы осмотреть все сама.
— Разумеется! — отвечает Холли, неловко покашливая. — Ну, если что-нибудь понадобится, ты просто позвони. Только позвони. И передай от меня привет своему отцу, — добавляет она, усмехаясь. — Он рассказывал мне о своей книге. Когда она выходит?
Я вздыхаю:
— Мы пока еще не уверены, — отвечаю неясно.
Фанаты отца ловят каждое его слово, куда бы он ни пошел. Видимо, единственное оружие, оставшееся у прогнившего насквозь человека, такого как он — это обаяние.
— Ох, ну скажи ему, чтобы позвонил мне, если он когда-нибудь здесь появится.
— Не появится, — коротко отвечаю я. — Спасибо за ключи. Я дам вам знать, когда закончу с уборкой.
Холли выходит, пошатываясь на каблуках. Она явно сбита с толку. Я смотрю сквозь окно, как она садится в «лексус» и мгновенно срывается с места.
Я остаюсь одна.
На минуту я замираю в зале. Вокруг так тихо, слишком спокойно. Не слышно ничего, кроме звука далеких волн, бьющихся о берег, пения птиц и шума двигателей проезжающих в отдалении машин. Я осталась наедине со всеми воспоминаниями.
«С Эмерсоном...»
Чувствуя, как в груди разрастается паника, я роюсь в сумке и нахожу флакон с маленькими белыми таблетками, и они меня обнадеживают. Я снова их пересчитываю: одна, две, три, четыре, пять.
Они остались с прошлого рецепта, и я поклялась себе больше его не использовать. Дэниел и доктор не понимают, почему я не хочу их снова принимать, ведь они прекрасно справляются с моими паническими атаками. Лекарства. Но побочным эффектом этих таблеток является то, что после их приема я чувствовала себя одурманенной и отчужденной, как будто находилась за тонкой водной стеной, отделяющей меня от внешнего мира. При этом все мои мысли и чувства были сглажены, даруя спокойствие.
После смерти мамы я наконец нашла способ отключать свои эмоции, и это казалось блаженством. После того, как я потеряла ее и лишилась Эмерсона, на меня нахлынули страшные мучения и уныние. Тогда все, чего я хотела — это ничего не чувствовать. Но, по прошествии долгого времени, это состояние начало меня пугать. Сколько мне нужно лекарств, чтобы пережить еще один день?
Наконец я отказалась от антидепрессантов, но мои панические атаки продолжали появляться с регулярным постоянством. Я никогда не могу предугадать, когда меня снова накроет. Я буду просто идти по коридору в аудиторию, когда мой сердечный ритм может ускориться, а мир начнет вращаться. В такие моменты кажется, что мою грудь сдавливают железные листы, ломая тело. И я настолько погружаюсь в панику, будто умираю.