Потом за нами пришла машина из детской воспитательной колонии. Прощались ужасно трогательно. Не хотелось уезжать. Особенно грустно было расставаться с деревенскими ребятами. Они все такие добрые, гостеприимные! Мы уже сели в машину, когда вдруг прибежала завклубом и стала кричать, что никуда нас не отпустит, что вся деревня уже знает, что вечером опять будет концерт и все колхозницы уже погладили нарядные платья. Шофер из колонии выскочил из машины и стал кричать, что там нас тоже ждут. Они ругались, а мы сидели в машине и не знали, что делать. Шофер залез в кабину, и мы тронулись. Тогда завклубом, как Анна Каренина, легла на дорогу. Шофер стал материться и скидывать наши вещи обратно. Сказал, что приедет за нами завтра. Как мы обрадовались! И деревенские ребята тоже! Сейчас сидим в клубе. Димка Лукин играет на гитаре и поёт. Все ужасно довольны, слушают. А я сижу в сторонке и пишу в дневник. Ну, пока все.
8 января
Утро. Ждем, когда придет машина из воинской части. Несколько слов о колонии. Тут народ совсем другой. Когда читали стихотворение «Люди — народ хороший», кто-то из зала крикнул гадость. Я заплакала. Мишка Начинкин кинулся туда и устроил драку. Какого то парня вывели, но в перерыве мы получили записку с предложением стыкнуться. После концерта стыкались.
Наши парни совсем озверели, я даже не знала, что они такие мужественные. Мы тоже хотели драться, но они нас не пустили. Настасье Филипповне со страху стало плохо, но она быстро оправилась и побежала к начальству. И зря. Потому что не они наших побили, а наши их.
Так что, когда прибежало начальство, они драпали со страшной силой.
Потом, когда мы уже собирались спать, от них опять пришла записка. Они писали, что мы не такие гогочки, как они думали вначале, и поэтому они предлагают нам дружбу до гроба, а также ждут разрешения после отбоя показать нам свой концерт. Мы написали в ответ, что дружить с ними согласны и ждём их у себя. Их набежало человек двадцать — самые старшие. Они пели нам песни и плясали. Потом мы им пели, потом опять они. Одно было неловко — они почему-то обращались к Игорю Александровичу на «ты».
Ну это уж бог с ними.
Особенно выделялся один мальчишка. Володька Дитиненко. Все его называют Дитей. С первого взгляда он даже некрасивый, по крайней мере, ничего в нем такого нет. Но когда он берет гитару! Игорю Александровичу он ужасно понравился, он сказал, что это «актер милостью божьей», что ему даже делать ничего не надо, настолько он обаятелен, органичен и темпераментен.
Сегодня Игорь Александрович даже разговаривал с начальником, нельзя ли его взять на поруки. Тот сказал, что это долгая песня, потому что Дитя попал за дело. Его погубил избыток фантазии — он украл чужой грузовик, ночью прицепил к нему пивной ларек и увез за город. И зачем?
Потом нам надоело петь. Все разбрелись по углам и стали разговаривать, кто с кем хочет. А Дитя подошел ко мне. Он сказал, что я ему понравилась с первого взгляда, что это серьезно, что он теперь будет обо мне думать. Потом он рассказывал, как он попал сюда, что ее началось с прогулов в школе. Весной и осенью он ходил вместо уроков в гавань и яхт-клуб, а зимой ходил в баню, чтоб не замерзнуть. Обо всём он рассказывал ужасно смешно. Потом спросил, согласна ли я с ним дружить и ждать его полтора года. Прости. Кашин, но я не смогла ему ответить «нет». Не потому, что я в него влюбилась, а потому, что он хороший.
Он сказал, что я добрая девчонка и если меня кто тронет, то пусть я пойду на 6-ю Советскую, стану посредине улицы, свистну в два пальца и, когда ко мне сбегутся люди, скажу, что я от Дити и что там-то и там-то ходят типы с давно не битыми носами.
А сейчас я сижу и пишу. Ждем машины. Колонисты работают.
Я бы еще рассказала…
10 января
Вот я и дома. Как быстро все кончилось. Глажу форму. Завтра в школу. Страшно скучно без наших. Кашин был у меня уже два раза, один раз Игошина и один раз Мишка Начинкин. Всем скучно. С завтрашнего дня начинаем репетиции. Читка! Как дожить до завтра?
11 января
Уроки отсидела еле-еле. После уроков хотели удрать домой, но не тут-то было, — собрание. Крючок велела всем рассказать, как провели каникулы. Гущина, Великорожин и моя Милка рассказывали про лагерь. Как они там играли в шахматы, катались на лыжах и оказывали шефскую помощь. Гущина и Великорожин говорили, а Милка постно кивала. Но я Гущиной не верю: она всегда из ничего раздует черт знает что. Из ее слов я поняла, что они там играли в игрушки, как последние бебешки и малолетки. Остальные рассказывали, как сидели дома и читали книги или гостили у бабушек. Скукота. Но зато когда очередь дошла до меня… Я слово, и Кашин слово. Так в один голос все и рассказали. И про санаторий, и про колхоз, и про колонию, и про воинскую часть, про все.