Кашин обнял меня и сказал, что любит каждую мою клеточку. И ещё что-то он говорил, но я не помню. И я что-то говорила, и мы обнимались. Просто тихо сидеть обнявшись гораздо лучше, чем целоваться. Это у меня просто не получается — задыхаюсь, и все! Много мы чего говорили, много чего выяснили. Я ушла домой только в шесть, когда пришли его родители. А в десять он прибежал ко мне без пальто и сказал, что тихонько сбежал из дому, чтобы еще раз поцеловать меня. Поцеловал и убежал. Странно, я так ничего и не помню из того, что мы говорили!
Кашин — мой! Мой Кашин!
7 мая
Кто бы знал, как не хочется описывать сегодняшний день! Кто бы знал, как несправедливо и страшно всё на свете. Как я одинока и несчастна!
Началось с того, что Крючок велела остаться после уроков. Классное собрание! Я должна была после уроков сразу бежать к Алешке. Я подошла к Крючку и стала ей врать, что мне надо в ателье к портнихе. И почему я не выдумала ничего другого! Она сразу сказала, что портниха — это пустяки, тем более что сегодня на отряде будут разбирать поведение класса. Собрание началось обычно. Опять Гущина докладывала, как здорово она работала, опять Смотряев говорил свои вечные глупости о спорте, все было как всегда. Выбрали председателя собрания. Опять Гущину. Перешли ко второму вопросу. Вторым вопросом была я. Мое поведение. Вот уж не ожидала. Меня заставили выйти к доске.
— Вот ты хочешь в комсомол, — сказал Великорожин, — а почему тогда врёшь?
Он спросил это с елейной улыбкой, как будто он меня прямо обожает. Я хотела сказать, что сам он врет больше меня, но промолчала и отвернулась.
— Что она соврала? — крикнул Ромка Хейфец.
— Слово предоставляется Щукловой, — торжественно сказала Гущина.
Что там Зосе еще от меня надо? Мне стало интересно, как будто это не меня разбирали, а кого-то совсем другого. Я все еще не понимала, почему я должна стоять среди класса и выслушивать какую-то дичь.
У Крючка тоже было какое-то изумленное лицо. Мне кажется, она жалела, что оставила меня на это собрание.
Зося поднялась и, не глядя на меня, пробубнила:
— Она говорит, что она незаконная внучка Пушкина.
В классе не было никакой особенной реакции — видно, этот вопрос уже обсуждался до собрания.
Только Крючок, для которой это было новостью, вдруг тоненько, как девчонка, рассмеялась, зашлась просто.
— Ничего смешного, — пробубнила Гущина, — и физкультуру ещё сорвала…
Я понимала, что мне должно быть стыдно, но почему-то никак не могла настроиться на серьезный лад, потому что Крючок меня рассмешила.
Тут дверь открылась, и вошел Семен. Спросил, что у нас происходит. Крючок сказала, что собрание.
— Вот это-то мне и надо, — сказал Семен и сел на заднюю парту.
— Так зачем ты соврала? — крикнул Великорожин.
— Для выгоды, — сказала я.
Ну что я еще могла сказать, если человек задает дурацкие вопросы. И потом, я ничего не утверждала, просто посмеялась над Зосей, а она поверила.
— Ну вот, — завела Гущина, — только и знает, что презирать коллектив и оскорблять товарищей. Пусть Зося Щуклова скажет, как она ее назвала на физкультуре.
Зося опять поднялась и так же, не глядя на меня, сказала:
— Она меня назвала… мне стыдно сказать… она назвала меня свиньей.
Все загудели, завозмущались. А то сами не называли ее еще похуже.
— Но надо же выяснить, за что она так назвала, — сказала Крючок.
— Анна Сергеевна, это все должен решать коллектив, а не вы.
Видно, Зося немного струхнула, потому что сообразила, что Крючок, кажется, за меня.
— Она раньше была моей подругой, еще когда была хорошей девочкой. Только и тогда уже говорила всякие слова вроде «абстрактное мышление», — пробубнила Зося.