С новой работой жить стало легче. И тяжелее: проблемы выживания отступили на задний план, а навязчивые мысли о муже не отпускали её ни на секунду. Его увезли с такими же растерянными волонтёрами, не успевшими повоевать, и, наверное, потому выжившими.
Лиана тогда проплакала два дня – день его отъезда виделся картиной в дождевом стекле: робкие ручейки людей, стягивающиеся к вокзалу, летающие орудия, подчиняющиеся безмолвным приказам парочки дендроидов, рыдающие жёны и матери. Кто-то пытался броситься на врагов – его расстреляли издалека. Лучи светились зелёным, как в старом фантастическом фильме.
Поездом управлял человек, это она заметила сразу же и сразу же его возненавидела – предателя, который увезет её Мишку.
А теперь она ничем от него не отличается, такая же предательница, продавшаяся за бутылку воды и упаковку сухпайка. И те приходилось зарабатывать тяжким трудом.
Лиана вставала рано, когда небо лишь начинало светлеть по краям. Пекла лепёшки на сухой сковороде, раз в неделю варила суп – талоны позволяли иногда щедрые жесты, убирала дом. А потом шла на работу, изредка обмениваясь кивками со знакомыми, спешившими в управу. Поговаривали, что скоро заработает комбинат и хлебозавод, откроют водохранилище и жить станет полегче. Другие же, те, что предпочитали пессимизм, рассказывали байки про фабрики, где детей перерабатывают на удобрения. Нет, о награде за "бесполезных представителей расы" слышали все, но далеко не каждый знал, за что её дают. Лиана знала.
Придя в управу, она и другие работницы отправлялись в душевую. На самом деле, никакого душа там не было – они просто стояли молчащей обнажённой толпой под лампами, от которых растекался густой сиреневый свет, а когда те гасли, выходили чистыми и пахнущими чем-то едким.
Роба хранилась в общем шкафу в раздевалке. Лиана одевалась, смотря под ноги, и старалась не думать о том, чем сегодня придётся заниматься.
Она ухаживала за садом на крыше. Рыхлила землю, обрывала завядшую листву и бутоны, следила за температурой и поливом, удобряла. На удобрения шла зола от сожжённых растений, животных и людей. Её долго рвало в женском туалете управы, когда она об этом узнала. Привкус рвоты оставался с ней ещё неделю.
Особая зола – из тех самых "бесполезных" – ценилась особо, и на крышу не шла. Ею удобряли землю под корнями самого Увеза. Рассыпали горстью, густо, а затем руками перемешивали, взбивали попышнее.
Лиана ползала на коленях, растирала в пальцах твёрдые комки и считала, сколько воды нужно собрать, чтоб хватило вымыться. Если купать только Маришу, хватит и чайничка – она маленькая. А на неё с дедом надо хотя бы литров десять. Даже если мыться по очереди, то и так слишком много. Скорей бы дождь – тогда и волосы вымыть удастся.
Вечером всё повторялось: череда усталых женщин, сиреневый свет, тяжёлые шаги по каменным ступенькам и дорога домой по пустым улицам. Тётя Люба, порой попадавшая в одну смену с Лианой, оживляла прогулку – без устали рассказывала все сплетни, невесть где услышанные или подслушанные.
— Ох, бушуют дубы! Увез наш, значит, весь в заботах – даже жрать не хочет, всё выстукивает на этих своих мониторах.
Лиана несла домой недельный паёк и представляла, какой пир закатит. На первое – суп из тушёнки с вермишелью, потом сделает запеканку из картошки с кусочком сыра и свежей зеленью, а на сладкое откроет плитку шоколада. От воображаемого вкуса рот заполнился слюной.
— ...будет заваруха, — сказала тётя Люба и замолчала, требовательно глядя на Лиану.
— А? — спросила та, мысленно кроша сыр и устилая им ровные картофельные ломтики.
— Говорю, значит, заваруха будет, если на нашего-то начальство орет.
— А вы откуда знаете?
— Оттуда, — ухмыльнулась тётя Люба. Внимание бывшей гордячки ей льстило. — В коридоре заметала, когда из кабинета орать принялись. Да так сильно, громко! Увез потом три бочки затребовал и нахрюкался.
— А что случилось? — Лиана представила этакую прорву воды и сглотнула.
Тётя Люба возмущённо фыркнула, поправила тяжёлую сумку – как-то так вышло, что она оказалась гораздо предприимчивее большинства, вот и несла домой раза в три больше еды и воды, чем Лиана.
— Вот девка рассеянная... молодая совсем, а памяти уже нет. Из лагеря временного сбежал народ. Перебили как-то летающие ружья, дуб разломали... голыми руками, что ли?.. да в бега подались. И так удачно, что их уже пару дней отыскать не могут.
— Лагерь... Кого там держали? — спросила Лиана. Голос дрожал, выдавая все её тайные тревоги и надежды. — Где он был? Далеко?
— Да ты чего? — возмутилась тётя Люба. — Мужика своего найти хочешь? Опомнись, девка, про дочку подумай... Нет, ну такое удумала. Вот я Степанычу расскажу, он тебе выпишет по первое число. — Из-за поворота вышел дед, подслеповато прищурился и махнул рукой. — Доброго вам вечера, Иван Степаныч! Иди, иди, не заставляй ждать деда.