– Значит, вы согласны на эту работу? – спросил Крог.
– Разумеется, согласен, – ответил Энтони.
– Пока я в правлении, вы свободны, но в остальных случаях вы будете всегда возле меня.
– Нужно все обставить как полагается, – сказал Энтони. – Пуленепробиваемое стекло, металлические козырьки. – Не думаю, что это может потребоваться в Стокгольме. – Тем не менее, – возразил Энтони, с нескрываемым отвращением окидывая стеклянные стены, – сюда, например, очень легко кинуть бомбу. Фонтан, конечно, ничего не потеряет…
– Как вас понимать? – быстро спросил Крог. – Вам не нравится фонтан?
– Простите, – вскинул брови Энтони, – а разве он может нравиться?
– Это работа лучшего шведского скульптора.
– Снобы, конечно, оценят, – сказал Энтони. Он подошел к окну и хмуро посмотрел вниз, на фонтан, на этот зеленый, взмокший камень под серым небом. – Зато стоит хорошо, – успокоил он.
– Вы думаете, это плохая статуя?
– Я думаю, безобразная, – ответил Энтони. – Если таков шведский идеал красоты, то я предпочту идеалы Эджуэр-роуд.
– Но лучшие знатоки, – забеспокоился Крог, – они в один голос утверждали…
– Это же одна лавочка, – сказал Энтони. – Вы спросите людей попроще. В конце концов, ведь они покупают продукцию «Крога». – Вам нравится эта пепельница? – не сдавался Крог.
– Отличная пепельница, – ответил Энтони.
– Ее проектировал этот же самый человек.
– Ему удаются безделушки, – объяснил Энтони. – В том-то и беда, что вы дали ему баловаться с таким большим камнем. Надо бы что-нибудь поменьше. – А вашей сестре нравится.
– Кейт – прелесть, – усмехнулся Энтони, – она всегда прибаливала снобизмом.
Крог тоже подошел к окну. Сумрачным взглядом окинул дворик.
– Вахтеру тоже не понравилось, – сказал он.
– Но раз вам нравится…
– Я не уверен. Совсем не уверен, – ответил Крог. – Есть вещи, которые я не понимаю. Поэзия. Стихи вашего посланника. У меня не было времени для всего этого.
– У меня тоже, – сказал Энтони. – Просто у меня врожденный вкус.
– Вы любите музыку?
– Обожаю, – ответил Энтони.
– Сегодня мы идем в оперу, – сказал Крог. – Значит, вам не будет скучно?
– Я люблю приятный мотивчик, – подтвердил Энтони. Он промычал два-три такта из «Маргаритки днем срывай», помолчал и, озадачив собеседника, сделал рукой легкий прощальный жест. Опять у меня есть служба. Ваш преданный слуга идет в гору. Теперь заживем. – Готов спорить, у вас масса дел, – сказал он. У двери задержался:
– Мне нужны деньги на барахло. – Барахло?
– Белый галстук и вообще.
– За этим проследит мисс Фаррант, ваша сестра.
– Хорошо, – ответил Энтони. – Я не прощаюсь, увидимся.
Перемена, решил Минти. Ему было больно выговаривать школьные слова, но они первыми просились на язык. Ему доставляло горькое, мучительное удовольствие вместо «освободился» сказать: «перемена». Тут была одновременно любовь и ненависть. Их соединил – его и школу – болезненно-замученный бесстрастный акт, после которого оставалось только сожалеть, не знать любви, ненавидеть и при этом всегда помнить: мы едина плоть.
А этот думает, что можно нацепить галстук Харроу и спокойно разгуливать в нем! Никакой капитан команды, никакой член клуба любителей атлетики в галстуке бантиком и в вязаном жилете не мог, вероятно, испытывать столь же яростного возмущения. Просто Минти умел владеть собой. Когда вам выкручивают руки, загоняют в икры стальные перья, рассыпают ладан и в клочья рвут бумажные иконки – поневоле научишься самообладанию. Да, долгим и трудным союзом была для Минти школа; и сплоховал не он – струсил его сообщник, когда наконец приспел коварно и терпеливо выжданный час расплаты и втянутый в переписку аптекарь с Черинг-Кросс-роуд прислал обычные на вид пакетики. И сообщник уцелел, хотя не дотянул до шестого класса и кем-то устроился в Сити, а Минти после многочасового объяснения с заведующим пансионата вылетел: его не стали исключать, мать будто бы сама забрала его из школы. Все кончилось тихо и без скандала, мать сделала за него вступительный взнос в «Общество выпускников». Перемена. Нет смысла торчать перед «Крогом», если Фаррант законным образом находится в помещении, Фарранту нужны деньги. На нем чужой галстук. С Фаррантом будет легко. Надо чем-то ярким украсить день, начавшийся таким добрым предзнаменованием, – письмом от своих. Завтра в честь святого Зефирина Минти постарается воздержаться от злобных проделок; зато сегодня можно победокурить. Святой Людовик пальцем не пошевелил помочь Минти. Когда Минти дренировали, он с больничной койки всем своим существом взывал к святому Людовику, но тот не внял, а нелюбимый и забытый Зефирин откликнулся и помог.
Схожу к посланнику. Ах, Минти, подумал он, лукаво щуря глаз, какой ты озорник. Пора бы научиться уму-разуму, уже не мальчик. Неисправимый скандалист. И похвалив себя коротким смешком, он вышел в своем вымокшем черном пальто на площадь Густава Адольфа; серый монарх смотрел в сторону России, дождь мочил эфес его палаша, под колоннами Оперы лепились друг к другу грибные шляпки зонтов. Площадь была пуста, только Минти и случайное такси. Минти, если на то пошло, никому не желал зла, хитрил с собою Минти, прикидывая, как пробиться к посланнику через бдительного Кэллоуэя и целый отряд молодых дипломатов с лужеными глотками. Кэллоуэй уже закрывал перед ним дверь, но Минти оказался проворнее. – Мне нужен капитан Галли, – сказал он. Отлично ориентируясь в миссии, он прошмыгнул мимо Кэллоуэя, скользнул вдоль коридора, выложенного белыми панелями, и вошел в кабинет военного атташе. Военный атташе поднял на него глаза и нахмурился.
– А, это вы, Минти, какая нелегкая вас принесла? – Он растерянно покрутил рыжеватые усы, поправил монокль. На столе перед ним лежала подшивка журналов.
– Я пришел к посланнику, – объяснил Минти, – но он пока занят. Решил забежать покалякать. Заняты?
– Очень, – ответил Галли.
– Кстати, вам, наверное, будет интересно: в городе появился еще один шотландец. Его фамилия Фаррант. Говорит, что из Макдональдса. У Галли побагровела шея.
– Вы уверены? Фаррант. Не знаю таких. Будьте добры, передайте мне книгу кланов. Вон она, сбоку от вас. – Минти подал Галли маленький красный справочник кланов и тартанов.
– Мы, Камероны, – сказал Галли, – враждуем с Макдональдами. Сойтись с кем-нибудь из Макдональдса для Камерона такая же дикость, как, скажем, французу…
– Я имел удовольствие встретить на днях вашу матушку, – втайне ликуя, сообщил Минти, вышагивая взад и вперед по кабинету. У Галли опять побагровела шея. – Замечательное произношение. Никогда не скажешь, что немка. Кстати, Галли, из-за чего у Камеронов вышел спор с Макдональдами? – Гленко, – буркнул Галли.
– Понимаю, – отозвался Минти. – А что это вы читаете, Галли? – Через его плечо Минти бросил взгляд на подшивку нудистского немецкого журнала. – Да у вас тут прямо порнографическая библиотечка. – Вам хорошо известно, – сказал Галли, – что у меня к этому художественный интерес. Я пишу корабли, – он повертел в пальцах монокль, – и человеческое тело. Черта с два, Минти, никакого Фарранта здесь нет. Этот малый просто самозванец.