– Что тебе дался этот урод?
– Я знаю, что значит вылететь с работы, – ответил Энтони.
– Он не вылетел. Он говорит, что работает в «Кроге». – В общем, ничего страшного, если Крог в кои-то веки поговорит со своим рабочим, – взорвался Энтони. – Парень насквозь промок. Нельзя же его здесь бросить! – И сделав Андерссону знак рукой, он заспешил к стеклянной двери. Тот пошел за ним, еле волоча ноги от усталости. Столб света в центре вестибюля, стены мягкого тона, глубокие квадратные кресла, звуки музыки из ресторана – все это безжалостно обступило замызганного усталого человека в тяжелых ботинках, выставляя его странным экспонатом, пугалом, попавшим сюда по прихоти злого шутника.
– Теперь ваша очередь рассказать нам что-нибудь, герр Крог, – попросила трагическая женщина. Кроме Кейт, внимательно следившей за Крогом, все ели сырные крекеры из банки.
Крог рассмеялся, погладил лысый пергаментный череп. – Мне… нечего рассказать.
– Чтобы в такой романтической жизни, как ваша…
– Я расскажу, – объявил Хаммарстен.
Трагическая женщина разрывалась на части, желая удержать обоих. – Дорогой профессор, потерпите минутку… Ваша Марина будет в восторге от рассказа, но сначала…
– Я знаю рассказ о трех мужчинах из Чикаго, которые ходили в публичный дом, – сказал Крог. – Постойте. Надо вспомнить. Столько лет… – Эрик, – окликнул его Энтони, – вас хочет видеть один человек. Его зовут Андерссон. Говорит, что работает у вас. – Как пустили сюда этого старика? – возмутился Крог. – Я не желаю, чтобы мне мешали. Велите ему сейчас же уйти.
– Он не старик. Он говорит, что вы знаете его отца. Что отца уволили. – Это не тот человек, к которому ты на днях ездил, Эрик? – спросила Кейт. – Которому ты обещал…
– Согрей и накорми людей несчастных… – пронзительным голосом возгласил Хаммарстен, уронив очки в банку с крекерами. – Ночь выдалась жестокая для них.
– Я ничего не подписывал.
– Ты уволил его?
– Пришлось. За какое-то трудовое нарушение. Союз не смог опротестовать.
А я должен был покончить с угрозой забастовки. – Попросту говоря, старика надули, – заметил Энтони. – Его сын ни о чем не догадывается. Он думает, вы поможете.
– Скажите, чтобы он уходил, – повторил Крог. – Ему здесь нечего делать.
– Сомневаюсь, что он уйдет.
– Тоща гоните его в шею, – распорядился Крог. – Вам за это платят. Ступайте.
– И не подумаю, – ответил Энтони.
– О боже, – вздохнула Кейт, – надо кончать этот вечер. Веселья не получается. И коньяк мы весь вылили. Профессор, за каким чертом вы тащили сюда эти крекеры с сыром?
– Старый автомобиль, – объяснил тот. – Я не надеялся, что мы доползем, а девочкам надо питаться.
– Давайте собираться домой, – сказала Кейт. – Энтони, отпусти этого человека.
– Даже не подумаю, – повторил Энтони.
– Тогда я сама пойду. Ты сошел с ума, Энтони. – Холл! – неожиданно оповестил Крог. – Холл! – Он первым заметил его: там, под люстрами, в дальнем конце освещенного зала он разглядел вихлявую походку, твидовый костюм, узкое коричневое пальто с бархатным воротником («Это Холл», – пояснил он собранию), узкую обтекаемую шляпу, худую плоскую физиономию кокни.
– В конторе сказали, что вы здесь, мистер Крог.
– Все благополучно, разумеется…
С выражением глубочайшего недоверия Холл обвел взглядом застолье – профессор, трагическая дама, Энтони, Кейт. – Разумеется, мистер Крог. – Садитесь, Холл, и возьмите бокал. Вы летели самолетом?
– Я два часа проторчал в Мальме.
– Хотите крекер, Холл? – предложила Кейт, но Холл брезговал взять из ее рук – вообще брать из чужих рук. Даже принесенный официантом бокал он тайком протер под столом краешком скатерти. Его подозрительность и слепая преданность положили конец застольному разговору. – Смотри, как воет ветер, как разъярилось море, – возобновил свою декламацию Хаммарстен, но под взглядом Холла осекся и захрустел крекером. – Снимите пальто. Холл, – сказала Кейт.
– Я ненадолго. Просто зашел узнать, не нужно ли чего.
– Слушайте, мы не можем держать этого парня всю ночь, – сказал Энтони.
– Он промок до нитки.
– Кто такой? – спросил Холл. Он никого не удостоил взглядом, его юркие глазки буравили Крога; эти глазки приводили на память не привязчивую комнатную собачонку, а скорее поджарого каштанового терьера – из тех, что околачиваются под дверьми пивнушек, трусят за букмекером, с азартом травят кошек, в подвалах душат крыс.
– Это молодой Андерссон, – ответил Крог. – Его отец подстрекал к забастовке. Я с ним переговорил. Никаких письменных обещаний – шутка, сигара. Их, видите ли, волновал вопрос о заработной плате в Америке. Со стороны оркестра, путаясь в желто-лимонном платье, появилась блондинка: обиженно поджатые накрашенные губы, молящий взгляд – сорванный, смятый цветок, всеми забытый в ночном разгуле. – Ты не должен так обращаться со мной, Энтони. – И я его уволил. Нашли какое-то трудовое нарушение. Другого выхода не было. А этот малый напрашивается на скандал.
– Я совсем окоченела в этом автомобиле.
– По крайней мере, предложите ему выпить, – сказал Энтони.
– Поедем домой, Эрик, – сказала Кейт.
– Все равно вы его увидите. Я провел его в вестибюль. – Вы не хотите его видеть, мистер Крог? – спросил Холл. – Вы хотите, чтобы он отсюда убрался?
– Я же сказал: гоните его отсюда, – сказал Крог, обращаясь к Энтони. Холл молчал. Он даже не взглянул на Энтони – и без того ясно, что ни на кого из них мистер Крог не может положиться. Он встал – руки в карманах пальто, шляпа чуть сдвинута на лоб – и вразвалку прошел мимо оркестра, серебристых пальм, толкнул стеклянную дверь в просторный пустой вестибюль и мимо конторки направился прямо к пушистому ковру под центральной люстрой, где растерянно переминался молодой Андерссон. Из ресторана хлынули звуки оркестра: «Я жду, дорогая».
– Ты Андерссон? – спросил Холл. Его знание шведского языка составляли, в основном, имена существительные, попавшие в разговорник. – Да, – ответил Андерссон, – да. – Он быстро подошел к Холлу.
– Домой, – сказал Холл. – Домой.
С любовью не шутят – Пойми, дорогая.
Меня не пугает…
– Домой, – повторил Холл. – Домой.
– Мне только повидать мистера Крога, – сказал Андерссон, пытаясь задобрить Холла улыбкой. Холл свалил его ударом в челюсть и, убедившись, что одного раза достаточно, снял кастет и приказал портье:
– На улицу! – Возвращаясь, он с горечью думал: расселись, дармоеды, пьют вино за его счет, а чтобы сделать для него что-нибудь – на это их нет. В зеркале около ресторанной двери он видел, как Андерссон с трудом поднялся на колени; его лицо было опущено, кровь капала на бежевый ковер. Холл не испытывал к нему ни злобы, ни сочувствия, поскольку все его существо поглотила та бездонная самоотверженная любовь, которую не измеришь никаким жалованьем. Он вспомнил о запонках. Коричневый кожаный футляр лежал в кармане рядом с кастетом, сейчас он потемнел от пропитавшей его крови. Закипая гневом. Холл грустно вертел футляр в пальцах. Как заботливо он его выбирал! Это не какая-нибудь дешевка – стильная вещь. Холл решительными шагами пересек вестибюль и потряс футляром перед лицом Андерссона.
– Ублюдок, – сказал он по-английски. – Жалкий ублюдок. У молодого Андерссона был полный рот крови, глаза заволокла красная пелена, он ничего не видел.
– Я не понимаю, – проговорил он, раздувая на губах пузыри. – Не понимаю.
Холл еще раз взмахнул футляром перед его лицом, потом поднял ногу и ударил в живот.
6
Поезд в Гетеборг уходил через полчаса. Прогуливаясь, Энтони и Лу поднялись, по Васагатан, миновали почту и повернули обратно. – Пора идти на вокзал, – сказала Лу.
– Я купил тебе конфеты на дорогу.
– Спасибо.
– Ты запаслась сигаретами?
– Да, – ответила Лу.
Утро в Гетеборге, завтрак в Дротнингхольме, обед с родителями – как мало они виделись, как пусто и голодно на душе. Поднял якорь английский лайнер, пришвартовавшийся у Гранд-Отеля в ту ночь, когда они прибыли в Стокгольм; на Хассельбакене убрали с улицы стулья; Тиволи закрыли. Скоро зима, все разъезжаются по домам.