– Я говорю о подарке для вас. Газетная сенсация. Отдаю задаром, потому что вы мне нравитесь, и потому что на будущей неделе я буду такой же нищий, как вы сейчас.
– Великодушный человек, – рассеянно обронил Минти, тревожно высматривая официанта с кофе.
– Крог женится на моей сестре.
– Святой Кнут! – воскликнул Минти. – Это правда? Вы уверены, что это правда? Вдруг утка? Тогда мне несдобровать.
– Честное слово. – Вспомнив школу, он растопырил пальцы, подтверждая, что никакого обмана нет.
– Святой Кнут.
Расставшись с Минти, Энтони окинул взглядом потемневшие мокрые улицы и раскрыл зонтик; на Тагельбакене несколько капель дождя звонко разбились о крышу трамвая, бесцветной массой высилась ратуша, в металлическое блюдо озера упирался высокий плотный столб дождя; корабли сожжены; теперь и захочешь, нельзя остаться. На Фредсгатан, карауля такси, прятались в подъездах прохожие. Энтони ткнул зонтиком в кованые цветы на воротах «Крога» и стучал, пока не открыли: он почувствовал прилив злобы к этому огромному стеклянному зданию, образцу вкуса и чувства современности. Всюду горели огни, хотя было еще утро; раскалившись, гудели электрические нагреватели. Я бы мог много порассказать Минти – как подстроили увольнение Андерссона, что и как продали «Баттерсону». Вымещая на ногах злость, он почти бегом поднялся по лестнице; по дороге его нагнал лифт и плавно понес выше клерка в строгом костюме с охапкой цветов в руках. На лестничной площадке девица в роговых очках передвигала флотилию металлических корабликов на морской карте, подсказывая себе шепотом: «Пятьдесят пять градусов сорок три минуты». Зазвонил телефон, над дверью вспыхнула красная лампочка. В «Кроге» кипела работа; словно гигантский корабль, построенный в кредит, доверенный опытности капитана и команды, «Крог» на всех парах совершал свое ежедневное плавание. «Шестьдесят семь градусов двадцать пять минут».
Он открыл дверь: за большим столом в форме подковы, под низко свисавшими светильниками двадцать художников отрабатывали двадцать вариантов рекламы. Автоматический граммофон тихо наигрывал расслабляющую музыку, из репродуктора подавались необходимые указания. Ошибся дверью. А здесь что? Ряд черных полированных столов.
– Доброе утро, Лагерсон.
– Доброе утро, Фаррант.
Энтони перегнулся через стол и шепнул в большое розовое ухо:
– Увольняюсь.
– Да что вы!
– Точно.
От изумления Лагерсон раскрыл рот и медленно ушел под воду, топыря розовые уши; его лицо залила бледно-зеленая краска, он задыхался, тычась носом в стекло своего аквариума.
– Почему?
– Скучно здесь, – ответил Энтони. – Тесно, негде проявить себя. – Он понизил голос и загрустившим взглядом обвел тихую строгую комнату:
– Чего вы здесь добьетесь? Надо уезжать, посмотреть, как живут люди. Что это у вас?
– Готовлю рекламный материал.
Энтони непринужденно облокотился на край стола. В восторженных и глупых глазах Лагерсона он видел себя смелым искателем приключений, сильным человеком. Он со злобой пнул черный стол.
– Ровно через неделю я буду в Ковентри.
– Что это – Ковентри?
– Крупный промышленный город, – объяснил Энтони. – Стокгольм перед ним деревня. Есть где развернуться.
– Да, здесь скучно, – зашептал Лагерсон, расплющив резиновые губы на невидимом стекле. – Боишься слово сказать. Кругом доносчики. – Его совсем еще детское лицо приняло угрюмое, замкнутое выражение. – А вы плюньте! – настаивал Энтони. – Что думаете, то и говорите. Сочувствующие найдутся. Заставьте считаться с собой, это главное. – Он без всякого намерения завел эти подстрекательские речи, тем более, что Лагерсон был ему безразличен: он не мог простить Крогу Андерссона, власти, не мог простить ему Кейт и чувства некоторой признательности за самого себя.
– Ну, прощайте, Лагерсон. Я забежал за деньгами. И по лестнице на следующий этаж.
– Доброе утро, Кейт.
– Одну минуту, Тони.
Прежде чем заговорить, она выровняла две стопки распечатанных писем, расчистила стол. Она и с лицом проделала такую же подготовку, подумал он, в его выражении ничего лишнего, только то, что нужно: не искренне ваша, не ваша преданная и не всей душою ваша, а просто – с любовью, Кейт. Он любил ее, восхищался ею, но эта ее внутренняя собранность раздражала его, как фонтан во дворике. Он очень долго жил далеко от нее, а, вернувшись, увидел на ней печать «Крога». Растравляя себя, он думал: «В конце концов, я только обуза для нее, лучше уехать, развязать ей руки, мы уже давно отошли друг от друга».
– Я говорил сейчас с Лагерсоном.
– Одну минуту, Тони.
Да, они далеко разошлись. Жизнь соскоблила с нее все лишнее, опасности выпрямили ее. На нем же оставались все шероховатости и неровности, он еще мог расти в любую сторону. Неудачи кружили ему голову, а она свыклась с успехом, и эта обреченность сильнее всего поражала его. – Я еду домой, – сказал Энтони.
– Домой?
– Ну, в Лондон, – раздраженно пояснил Энтони. – Вряд ли моя комната еще свободна. Я знаю, что у нас нет дома. Просто так говорят. – Ты не мог потерпеть и сообщить это после обеда?
– Какого обеда?
– Ну, конечно – ты забыл, что сегодня мы обедаем вместе, впервые за все время. Значит, ты не заметил и этого? – она тронула рукой приколотые цветы. – И этого? – она коснулась напомаженных губ. – Что же ты не поберег эту приятную новость до кофе?
– Я тебе здесь только мешаю.
– Это, конечно, Лу постаралась? Господи, бывают же такие глупые имена!
– А что в нем плохого? Имя как имя. Кейт, Лу – одно не глупее другого.
– Когда ты едешь?
– Мы встречаемся ровно через неделю.
– Ровно через неделю. – Слева от нее лежал настольный календарь, расписанный на две недели вперед. «Шесть часов, встреча с директорами в домашней обстановке, коктейли».
– У нас-то будет чай.
– А как же с работой?
– Что-нибудь подвернется. Не впервой.
– Держался бы за эту. Неужели тебе не надоело скакать с места на место?
Если ты и сейчас сорвешься, то этому никогда не будет конца. Всего неделю прожил он с чувством, что осел надолго, и действительно успел забыть, как ему надоели новые лица, новые столы и расспросы. Он поспешил прогнать эти мысли, вспомнив Лу, девочек с Уордор-стрит, приятельниц, с которыми так хорошо и недорого. – Это неприличная работа. Хотя бы та ночь. Что им плохого сделал Андерссон? Я не желаю участвовать в их грязных делах. Есть вещи, которые не для меня. – Бедный Тони, – вздохнула Кейт. – Какие мы разные. Не нужно тебе было возвращаться.
– Куда возвращаться?
– Тогда, в школу. Я дала тебе плохой совет в ту ночь.
– Ты говоришь что-то непонятное, Кейт.
– При твоей щепетильности нужно иметь деньги. – Именно за этим я и пришел: немного денег. – Он сделал попытку сократить болезненное расставание. – Я подумал утром: Кейт не оставит меня без денег. Я потом верну.
– Говоришь, не оставит? – спросила Кейт. – Ошибаешься. Не будь дураком, Тони. Если ты останешься здесь еще неделю, ты ее забудешь. – Знаю, – сказал Энтони. – Поэтому я и хочу уехать. – Он упирался так, словно не забыть Лу было вопросом чести, словно она была донесением, с которым ему предстояло пройти через расположение врага, устным донесением, ускользавшим из памяти с каждой заминкой в пути. – Я ждала этого, – сказала Кейт. – Я это чувствовала. Видишь, как разоделась? Правда, я думала, что это случится за кофе. Твоя любимая помада, цветы. – И с ноткой безнадежности в голосе добавила:
– Сестра есть сестра. Где мне угнаться за Лу! Ты, наверное, счел бы неприличным сказать, что любишь меня.
– А я люблю тебя, Кейт. Правда.
– Сказать все можно. – Протестуя, он опустил руку на ее стол. – А вот как я тебя люблю, Энтони. – Она полоснула перочинным ножиком у самых его пальцев, он едва успел убрать руку. – Что ты, Кейт!… -…сладостная боль, Тони.