— У меня всего лишь головная боль.
И настаиваю на том, чтобы спуститься с четвертого этажа по лестнице, а не на лифте.
Глава 3. Странная болезнь
Каталка едет по коридорам больницы. Она наталкивается на стены, на двери, и при каждом ударе моя голова «взрывается». Господи, почему они едут так быстро? К 9 вечера мы уже прибыли в больницу «Скорой помощи» Страсбурга. С того времени меня возят из одного кабинета в другой. Такое ощущение, что я тряпичный мяч, который пинают из одного угла в другой.
Уколы, таблетки, аппараты, спинномозговая пункция, вопросительные взгляды.
Кажется, что становится все труднее говорить и дышать. И я как будто теряю рефлексы. Теперь состояние еще хуже, чем онемение, меня словно медленно парализует. Туман сгущается. Порой все становится ватным, расплывчатым. Я время от времени теряю сознание. Я забываю только что произошедшее.
Мужчина в белом халате спрашивает Рэя, который слегка встревожен:
— Ваша жена всегда так тихо говорит?
Врачам плохо удается скрыть недоумение.
Ни у кого нет даже предположений по поводу того, что за странная болезнь расправляется со мной у них на глазах. Никто ничего не знает, однако меня готовы отправить домой! Раз мое состояние не похоже ни на одно известное им недомогание, значит, оно не может быть слишком серьезным. Но у Рэя совершенно другое мнение. Напротив, раз ничего не нашли, меня следует оставить! Он хочет, чтобы меня госпитализировали, все слишком серьезно.
Исследования возобновляются. Болезнь Лайма? Менингит? Возможно. Но ничего явного нет ни на экране компьютера, ни в анализах, ни в умах специалистов.
В конце концов Рэй с сожалением уходит. В два часа ночи ему звонят из больницы: его просят приехать за мной, потому что специалисты по-прежнему ничего не находят. Рэй непреклонен: они должны меня оставить у себя. Я покидаю отделение «Скорой помощи», но остаюсь в больнице. И каталка возобновляет свой безумный бег из коридора в коридор.
Глубокой ночью я вдруг вспоминаю, что не поужинала. Да, я гурман, и неужели эта сторона моего характера дает о себе знать, несмотря на страдания и тревогу, вопреки всему? Я должна поесть! Я голодна и требую еды.
Медсестра легко соглашается:
— Не волнуйтесь, сейчас принесу!
Она возвращается с подносом. В тарелке горох. Я пытаюсь съесть ложечку. У меня не получается: я кашляю, задыхаюсь. Если я не могу есть, то могу хотя бы пить. С водой то же самое: я начинаю задыхаться. Приходится смириться с очевидным: глотать я больше не могу. Питье и еда попадают не в то горло. Но мне удается пососать конфетку. Мне кажется, что я скоро не смогу дышать. Мне не хватает воздуха.
Ни у кого нет даже предположений по поводу того, что за странная болезнь расправляется со мной у них на глазах. Никто ничего не знает, однако меня готовы отправить домой!
Врачи все-таки нашли аномалию: что-то не так с моими лейкоцитами. Но главное, они понимают, что я сейчас умру у них на глазах, если они не вмешаются. Я тихо угасну, как пламя, лишенное кислорода. Времени для вопросов нет, надо применять серьезные средства, и быстро. Решено: меня интубируют, то есть вставят мне в рот трубку. Она будет соединена с аппаратом искусственной вентиляции легких (ИВЛ), чтобы сохранить мне жизнь.
Рэй вернулся, потому что я слышу, как он говорит:
— Не волнуйся, моя дорогая, тебя будут лечить.
Своей уверенностью ему снова удается меня успокоить. Он вытаскивает меня из дремотного состояния. Я погружаюсь в сон, измученная болью.
Один из врачей рассказывает Рэю о том, что происходит:
— Вашу жену погрузят в искусственную кому на один-два дня.
— В кому?
— Это для того, чтобы облегчить уход за ней, снизить ее метаболические потребности и заставить принять помощь аппарата искусственной вентиляции легких. Дыхательный рефлекс будет мешать работе аппарата, и у вашей жены не останется сил, а они ей нужны.
Я больше не в состоянии следить за этим разговором. Меня погружают в ночь. Сначала для того, чтобы спасти мне жизнь. А потом определить, что поставило ее под угрозу так внезапно, без причины.
И когда я проснусь, все станет намного понятнее.
Глава 4. Мое тело — тюрьма
Чернота. Снова. Всегда. Это полная темень, к которой я привыкаю, потому что привыкают ко всему. Это абсолютная чернота, которой мои мысли придают формы, навязывают оттенки и вносят в нее нюансы.
Шли дни. Я проснулась, но темнота не оставила меня. Знают ли они — врачи, Рэй, Кати, — что я вернулась? Вокруг тишина. Я постоянно слышу это быстрое дыхание и шум приборов, я регулярно слышу голоса, но ко мне они никогда не обращаются. У меня такое ощущение, что меня игнорируют. Я присутствую, но не в полной мере. Или, вернее, я здесь, но как привидение, потому что другие этого не знают.
А вот и Рэй! Я его узнала. Он с кем-то говорил только что, обменялся фразами с женщиной. Но сейчас он рядом со мной, я это знаю. Я его чувствую. Мой муж, разумеется, здесь, он всегда будет рядом, особенно в трудные моменты. Я дрожу, меня трясет от этого. Я говорю с ним, но слышу только гвалт моих мыслей. Рэй ничего не отвечает. Рэй, любовь моя, ты слышишь меня? Ты видишь, что я дрожу? Ты чувствуешь, насколько сейчас важно наше присутствие друг для друга?
Но в мою ночь проникают лишь сдавленные рыдания.
Рэй ушел, и я совершенно потерялась. Я понимаю: то, что я чувствую, не соответствует тому, что видят окружающие. Мне кажется, что я нормальная, но это не так. Мне кажется, что я кричу, но этот крик исключительно внутренний. Мне кажется, что я шевелюсь, но я абсолютно неподвижна. Как сообщить, что со мной все в порядке? Как сказать им, чтобы они не волновались?
Где выход? Я изучаю неподвижную черноту, в которой я передвигаюсь, словно заблудшая душа, словно нематериальное существо.
Я сравниваю себя с деревом: оно не двигается, оно инертно, оно не говорит и даже не кричит, когда его рубят. И все-таки оно живет. Если бы сейчас решили разрезать меня на куски, я бы тоже не смогла протестовать.
Но если говорить о деревьях, то я хотела бы быть стволом, который плывет по реке. Потому что мне очень жарко. Я чувствую себя обезвоженной, высохшей. Я мечтаю о воде. Я мечтаю о шепоте фонтана, о струйке, текущей из крана. В это мгновение вода для меня — самое большое богатство. Ванна — воплощение абсолютного счастья. Я думаю о чудотворном источнике на горе Сент-Одиль около Страсбурга, о паломничестве к святой Одилии, покровительнице Эльзаса. Там, наверху, так прохладно, так спокойно, и там так хорошо себя чувствуешь…
В собственном теле я будто в гробу. Замурованная в себе самой. Я стучусь изнутри в мою кожу, но никто не слышит.
Мне кажется, что я дерево, покрытое толстой корой, так как слишком хорошо понимаю: я в заключении. В собственном теле я будто в гробу. Замурованная в себе самой. Я стучусь изнутри в мою кожу, но никто не слышит.
Я просто обязана подать им знак. Но я не могу ни крикнуть, ни пошевелиться. Я могу только слушать и думать. И я думаю. Я снова думаю о стволе дерева, который скользит по воде. Этот ствол преображается: впереди появляются глаза и как будто пара ноздрей. Он сужается сзади, чтобы получился хвост. Дерево превратилось в крокодила, который внезапно раскрывает пасть, и это движение сопровождается громким всплеском воды! Он хотя бы может себя защитить, если ему попытаются сделать больно. Ах, если бы я была крокодилом! Мне точно снится сон.
Вдруг я просыпаюсь.
Меня ослепляет свет.
Я вижу лишь огромное солнце. Но это же отличная новость. Солнце все еще существует! Чернота — не единственный мой горизонт. Этот свет не имеет цены. Это надежда, надежда на то, что тот туннель, в котором я оказалась, не бесконечен. Из него существует выход, раз есть свет. Есть жизнь, потому что светло.
Но занавес моих век резко опускается.
Я снова падаю в черноту.