– А почему вы не могли им помешать? Например, заставить забыть о своих планах, так, как вы заставили забыть всех обо мне.
Они ответили, что, к сожалению, их способности влияния ограничены. Как показала практика, они могут заставить одного человека забыть другого, но в данном случае речь шла о болезни, намертво укоренившейся в головах этих людей. Она была тесно связана с работой, мыслями, взглядами на жизнь и всей их сущностью, поэтому тут они были бессильны.
Я поинтересовался – зачем была такая всеобщая забывчивость, если люди эти все равно погибли?
Они сказали, что это была необходимость для безопасного извлечения меня сюда. Если бы мое окружение меня помнило, так же, как и остальных, кто здесь оказался, то они бы подняли шум и, возможно, нашли бы способ помешать их планам. Плюс таким активным участием нанесли бы еще больший урон нашей психике, которая итак пострадала. К тому же не только общество забывало человека, которого извлекали, он и сам потихоньку терял память. А это – главный пункт данной операции, без него она была бы обречена на провал. Ведь как человек сможет адаптироваться к абсолютно новым условиям, оставаясь при этом психически здоровым и полноценным, если он хорошо помнит свою прошлую жизнь, и она тянет его назад? По их прогнозам почти никто бы с этим не справился.
Далее они предложили продолжить разговор позже. Сказали, что со временем ответят на все мои вопросы и еще много расскажут о себе. Что процесс адаптации пройдет быстро и скоро я увижу остальных людей – некоторые из них уже давно находятся здесь.
22
Я всерьез задумался обо всем услышанном. Мне казалось, что до этого я лежал в каком-то эйфорическом трансе, но теперь вся моя мозговая деятельность мобилизовалась, и я уже не ощущал прежнего спокойствия.
Может, эта субстанция, этот наркотик, что вероятно содержится в слизи, ослабил свое влияние на меня. Или они не учли, что у наших организмов со временем вырабатывается привыкание к любому, воздействующему на нас средству. (А может, нет никакого наркотика, просто это было наслаждение целостностью после раздробленности). Или не учли, что мы не можем находиться в одном состоянии долгое время, что рано или поздно маятник качнется в противоположную сторону между двух, как они сказали, противоборствующих чувств.
Нет, думаю, в нашей психологии они разбираются достаточно, раз способны контролировать нашу память. По-моему, они смыслят в ней больше, чем в нашей политике и языке. Но может, они просто так сказали?! И как вообще можно разбираться в психологии без понимания человеческой речи? С помощью импульсов что ли? Импульсов, с которых они «почти не умеют расшифровывать наши мысли»? (Но не забывай, человеческую речь, они сказали, что пока не до конца освоили; к тому же наша психология – это не только импульсы.)
А вдруг они слышат и понимают каждую мою мысль?!
Впервые за все время, что нахожусь здесь, меня охватил страх. Я же абсолютно беззащитен, лежу голый на этих слизистых ветках, как на операционном столе. Они могут сделать со мной все, что захотят!
Я лихорадочно размышлял дальше. И вдруг подумал – а что, если они доставили меня сюда ради каких-то исследований? Выдумали байку про ядерную войну на Земле, которая звучит не очень-то убедительно (хоть с памятью о прошлой жизни у меня уже частично стерся и опыт, но что-то все-таки осталось, какое-то чутье). Вселили гордость за мою исключительную надобность для продолжения рода людского (всего несколько сотен из семи миллиардов) – в общем-то банальная история. Каждому хочется верить, что он особенный, на этом легко сыграть. А на самом деле может оказаться, что я здесь по вине случая. Возможно, они нас выбрали наугад, и похитили для того, чтобы мы с нуля строили цивилизацию и организовывали общество. А сами будут изучать некие механизмы наших взаимодействий, человеческие пороки, что изменилось в необычных обстоятельствах, а что осталось прежним. Это вообще, если нас здесь много, а не я один.