Ответ был один: эта сила извне и эта сила оплачена. Сапа Инку всегда смешили надежды белых на божественное бескорыстие. Может, их собственные боги-из-головы и делали своим рабам небольшие подарки, предварительно отобрав у бедолаг все, от воли до разума. Белые не смели хотеть того, чего им хочется, стыдились большей части себя, вот какова была цена божественного бонуса. Индеец предпочитал своих богов — древних, жадных и честных. Когда они назначали плату, ты мог соглашаться или не соглашаться. Или хотя бы помыслить о несогласии. Но ты все-таки знал, сколько с тебя возьмут за исполнение желаний, действительно испытанных тобой, а не втиснутых в твою голову кудахчущей родней или бормочущим телевизором.
Похоже, со Сталкера змеиная мать взяла самую дорогую цену.
Потому что только в присутствии Тласольтеотль Дамело увидел, ЧТО Она-в-змеиной-коже сделала с его подругой-погодком.
Увидел плоть, сползающую с объеденных временем костей, длинные пустые груди и живот, отвисший, будто спорран.[44] Увидел пигментные пятна, «маргаритки смерти», на изуродованных артритом руках. Увидел седые пряди, легкие, как пух, не скрывающие розовую кожу черепа. Увидел морщинистые брыли, а под ними — нечто вроде гитарной деки с туго натянутыми струнами. Буквально час назад это были тугие щеки и крепкая шея тридцатилетней женщины. Сейчас Сталкеру на вид было лет девяносто.
Когда девчонка, с которой Дамело провел всю юность и которой избегал всю молодость, взглянула на него из-под складчатых век глазами древнего ящера, индеец не выдержал. И теперь планомерно надирался в баре.
Сколько богиня-палач взяла, нет, сколько она оставила Сталкеру за исполнение желания: оказаться рядом с Дамело, да так, чтобы тот не прогонял бывшую подругу, не отталкивал, был с нею чутким и добрым? Год жизни? Два? Пять? Это тело выглядит так, точно второй срок по земле расхаживает. Старушке, поди, уже в Миктлане[45] прогулы ставят.
Становится ясно, отчего с момента возвращения Сталкера в жизнь Дамело молодой кечуа не испытал ни единой вспышки гнева. Хоть и не пытался себя сдержать, уговорить, стреножить, будто норовистого жеребца, которому колючка под седло попала. А ведь из-за бешеных накатов, когда мир превращался в этюд в багровых тонах, индеец покинул родной Петербург. Ну пусть не самый родной, но все-таки роднее Лимы, столицы никогда не виденного Перу.
Если рожденный Великим Инкой и стыдился чего, так это своей истинной зависимости — не от секса, от ярости. Пусть окружение, шокированное сплетнями о его неприличных выходках, мусолило в разговорах списки оприходованных Дамело официанток и посетительниц — знали бы сплетники, на каком торте возлежит эта вишенка!
Поистине царская жажда запугивания и мучительства вскипала в душе Дамело — конечно, не всякий раз, когда ему перечили или пытались унизить, но… почти каждый. А еще присутствовала в царственнородном гневе нотка беспримесной, животной злобы, словно ярость индейца принадлежала сразу двоим: Сапа Инке и его ручному ягуару, балованной зверюге, которую только он, Единственный, мог с ласковым недовольством похлопать по темени: веди себя прилично.
Но когда Сапа Инка не останавливал припавшего к земле ягуара тяжелой, властной рукой, а наоборот, толкал своего зверя в затылок — взять! — тогда и смешной парень со странным испанским именем исчезал, растворяясь в истинной сути, для которой Дамело Ваго[46] всего лишь маска, рискующая быть сорванной в любой момент. Даже хозяева жизни, давно и прочно отделенные от реальности стеной власти и презрения к не-хозяевам, немели, видя на лице мелкой сошки выражение непоказного, нечеловеческого равнодушия: челюсть чуть выдвинута, брови сведены, оценивающий взгляд, на дне которого — полное отсутствие сострадания и предвкушение легкой добычи. Они отступали назад, когда на этом лице проступала улыбка едва ли не страшней звериного оскала: верхняя губа чуть приподнимается — и ты, еще не видя клыков, уже чувствуешь их на своей шее.
Потом следовал бросок — и если бы все тем и ограничивалось! Всякий бросок заканчивался тем, чем и заканчиваются чистые, честные чувства похоти, голода и ярости в мире людей — цепью, клеткой и сдачей на поруки «вашего бешеного». И однажды Дамело понял: пока есть кому принять тебя на поруки, ты не перестанешь быть чистым и честным. Настолько, чтобы превращать жизнь близких в ложь и грязь. В тот день он, видимо, и начал взрослеть. А повзрослел окончательно, переехав в этот город с женским нравом, женской логикой и девичьей памятью. Чтобы угодить ему, индеец многое принял и еще от большего отказался. Он принял даже Сталкера и отказался от намерения прогнать ее.
44
Спорран — шотландская поясная сумка-кошель, чаще всего кожаная, носится на животе, на поясе или ремне килта, предназначается для хранения мелких вещей или в качестве кошелька —
45
Миктлан — загробный мир в мифологии ацтеков, по поверью располагается далеко на севере и делится на девять кругов —