Дамело узнает свою преследовательницу в любом обличье, хоть в человеческом, хоть в бычьем. Не очень-то она и изменилась — просто все ее внутренние черты стали внешними. Индеец не замечает, как пустеет арена, лишь отмечает краем сознания: хорошо. У него нет ни времени, ни сил думать о детях в сверкающих поножах и браслетах, завитых и подкрашенных маленьких акробатах, идущих на смерть во имя матери змей. Сейчас вся вселенная стягивается в единую точку — Минотавр. Минотавра.
В теле, знакомом Дамело не хуже собственного, не осталось ничего женского, нежного, влекущего. Пласты мышц переходят в бугры, жилы обвивают каждый мускул, словно бронзовые струны. Гигантские трицепсы и слои мышечного корсета мешают Минотавре прижать руки к бокам, поэтому монстр держит их чуть растопыренными, скрючив пальцы, точно вот-вот схватит Тесея в объятья, поднимет в воздух, вопьется железными по крепости ногтями в слабое мужское тело и разорвет. Сталкер будто скала, обтянутая кожей: любая сила разобьется о нее, когда она неподвижна, и ничто не остановит ее, если она сдвинется с места.
Индеец уже не сетует на отсутствие оружия — ни меч, ни копье не помогут против этой груды плоти. Хватать за рога, растущие над знакомой пушистой челкой с анимешными прядями, пытаться повалить наземь — и вовсе глупо. Мифы о том, как герою удалось справиться с человекобыком, вылетают из головы Дамело. Остается только имя — Ариадна. Можешь помочь мне, сердце мое? Готова спасти меня, принять из моих рук изгнание, предательство, одиночество… судьбу? Я не справлюсь своими силами, ты же знаешь.
Из царской ложи вылетает и падает на песок что-то крохотное, юркое, падает и катится, словно само бежит в руки Тесею. Клубок. Зачем мне твоя пряжа, царица, из каких тупиков она выведет меня, ответь?
— Она тоже любит тебя? — хрипит Минотавра, наблюдая за клубком.
Тоже. Любит. Тебя. Вот оно, спасение. Она тоже любит тебя. Тоже. Я, быкоголовый монстр, женская душа, помещенная в броню из непобедимой плоти, люблю тебя, герой. И приму судьбу, которую ты уготовил мне, Тесей, принц-бродяга, разбойник, вор и убийца.
Но сначала мы померяемся силой.
Хватка Минотавры — это сила самой ревности. Минотавра и есть ревность во плоти, неукротимая, неутолимая. Сила, незнакомая Дамело, прирожденному одиночке, у индейца иммунитет против собственнических чувств, ему всегда было плевать, с кем, кроме него, проводят время его женщины — да и были ли у Дамело СВОИ женщины? Отказавшись от роли владыки гарема, от домов Солнца, положенных Сапа Инке по праву рождения, индеец всю жизнь довольствовался заемной страстью и заемной плотью, не пытаясь присвоить ни крупицы чужого внимания, ни минуты лишней чужого времени. Не нужны ему были ни любовь, ни верность. Зачем? Любовь и есть та самая тирания, против которой бессильна даже свобода. Попади в стальной обруч любящих рук — и либо сдохнешь в нем, либо сломаешься.
Мускулы Минотавры в свете солнца похожи на речные валуны, неподвижные до того момента, когда сила потока швырнет их в русло, сметая все на своем пути. Дамело сознает: эти объятья не разомкнуть ни силой, ни хитростью. А при взгляде на тупую бычью морду понимает еще кое-что: перед ним зверь, а зверя не усыпить сладкими речами. Лучше бы молодому кечуа быть простым бестиарием в Древнем Риме[111] и бросаться дротиками в львов и тигров, чем стоять с пустыми руками против этой полуживотной-получеловеческой мощи, чуткой ко всякой фальши, но равнодушной к красоте. Минотавра равнодушна к красивому слову, красивому жесту — и даже к красивому мужчине, которого когда-то захотела себе, для себя одной. И вовсе не из-за красоты. Сколько ее было, той красоты, в узкоплечем долговязом подростке? Он-то себя помнил как облупленного: с нечистой кожей, неловкими руками, ногами, заплетающимися при ходьбе, помнил, как поминутно приглаживал несуразно длинную челку, лезущую в глаза, не идущую ему ни капельки, но до чего же удобно было за нею прятаться в минуты горя и тоски! Погоревать ты любил, красавчик, усмехается про себя Дамело. Как, впрочем, и все подростки. Да кто бы польстился на такое сокровище?
А вот польстились. Вот эта самая тварь, которая сейчас пластается по арене, обходя тебя по кругу, выбирая момент для нападения, она и польстилась. Сперва Сталкер играла с тобой, потом переигрывала, потом заигралась. Такое уж оно, тупое, безбашенное и пиздец какое прекрасное время — юность. Не хотел бы Дамело оказаться в нем снова. Зато Минотавра только того и хотела: снова стать девчонкой, познающей мир мужской любви, но не с теми, другими, позабытыми давно и прочно, а с ним, со своим мальчиком, не отвергнутым ею, не осмеянным, влюбленным и открытым. Тогда не нужно было бы загонять любовника в угол, втискивать, вплавлять в себя против воли, удерживая силой, действующей только в твоем лабиринте, в этом шедевре чудовищного воображения.
111
Бестиарии изначально были не гладиаторами, а преступниками (ноксиями), приговоренными к сражению с хищными животными, и лишь со временем стали гладиаторами, специализирующимися на боях с экзотическими хищниками —