Михаль худая и не слишком высокая, я бы даже сказал, хрупкая. При этом хрупкой может быть хрустальная рюмка, но говорю об уязвимости засушенного листка клёна, зажатого между страницами пятитомного словаря. Михаль никогда не ест то, что выдают. Она выращивает на подоконнике в горшках траву и овощи, которые потом употребляет в пищу, потому что нам запрещено иметь свои земельные участки. Михаль утверждает, что гвардейцы пичкают еду отравой, чтобы мы становились более послушными и безмозглыми, как зомби. Я думаю, что вряд ли они стали бы заморачиваться, ведь мы и так сидим тихо. Никто из Зоны Безопасности не станет устраивать беспорядки, потому что нам не из-за чего вставать на дыбы. Это будут делать разве что террористы. Но я уверен, им придётся несладко, потому что Правительство сообщило, что военные уже разработали новые технологии, позволяющие отслеживать врагов народа.
– Что ты сделала? Теперь тебе вырежут кожу!
Михаль сидела на стуле пред раскрытым окном. Глаза её были закрыты, лицо подставлено свежему воздуху. Свет отражался в стёклах её прозрачных очков. Тыльные стороны ладоней мирно лежали на коленях. Рукава, закатанные по локти, обнажали неровные буквы от запястья и до самого сгиба. Было написано что-то непонятное мне, но одно было ясно, как божий день: татуировки запрещены в Зоне Безопасности. Их делают только тем, кто находится на службе в Гвардии, как знак отличия. Или террористам и возмутителям порядка. Это метка, которая оповещает общество о том, кто ты есть.
– Не вырежут.
Михаль была спокойна, что довольно редкое для неё состояние. Длинные волнистые волосы распущены. Чёрная водолазка и серые джинсы не делали её неприметной, скорее демонстрировали то, чем наделила её природа: синие глаза и бледные губы на фоне тонкой кожи.
Сегодня вторник, значит, до осмотра ещё можно было что-то придумать. Если ничего не сделать, то Михаль вначале отправят в тюрьму, чтобы узнать, откуда у неё метка, и что она значит, и не связана ли девушка с террором. А когда выяснится, что это она сделала сама себе, то поместят в лечебницу, откуда выпустят только после курса приёма лекарств.
У Михаль немного рассеянный взгляд. Всё из-за того, что в лечебнице она уже была. Она говорила мне, что пыталась не принимать то, что заставляют, но там отработанная схема: если не хочешь глотать таблетки, в тебя будут тыкать иглами с препаратом, а если будешь при этом сильно сопротивляться, останутся синяки, которые долго заживают и при этом болят. Она говорила:
– Но самое жуткое в том, что ты всё ещё соображаешь. Знаешь, что у тебя был шанс сбежать, разрушить весь этот бредовый театр абсурда, но ты не смог им воспользоваться. Упустил, прохлопал, как полный кретин. Это унижает. Это уничтожает похлеще, чем фосфорная кислота.
Я подошёл к ней ближе. Когда потрогал за плечо, она резко дёрнулась и схватила меня за указательный и средний пальцы, я даже не ожидал.
– Это просто чернила.
Её зубы покрыты светло-коричневым налётом. Никто не знает, отчего это. Она регулярно чистит зубы, это я точно знаю, потому что от неё всегда пахнет мятой, она не курит – это здесь запрещено, и не пьёт кофе, потому что ей не нравится его цвет.
Я пригляделся. На руке было много слов, написанных на разных уровнях. Текст, состоял из предложений – это я узнал по наличию точек в конце. Вдоль руки растянулись буквы, написанные нетвёрдой рукой.
«Не забравяйте Бога. Remember God. Memor Dei. Пам'ятай про Бога. ΘυμηθείτετονΘεό. Vergeetniet God. Помните о Боге. Komihåg Gud».
Я спросил её, почему она выбрала именно эти языки, а не какие-нибудь другие. Она ответила, что в библиотеке ограниченное разнообразие словарей. Мне иногда кажется, что она сошла с ума. Михаль иногда говорит очень непонятные вещи. Например, что ненавидит общественный порядок. Лично я люблю, когда всё на своих местах и подчиняется некоторым правилам: тогда не случается казусов и вероятность какой-нибудь неприятности сводится к малому значению. Твой распорядок дня определён, тебе не нужно ничего придумывать самому, ведь государство уже позаботилось о тебе. У нас есть хорошее питание, прекрасная система здравоохранения, программы по обеспечению нуждающихся жильём… и для нас Правительство выделяет средства. Но когда я начинаю заводить речь о наших замечательных школах, то Михаль всегда повышает голос и немного краснеет.
– Это просто издевательство! Нам нужно растить человека, а не члена общества!
Мне было не совсем ясно, что она говорит. Разве «человек» и «член общества» – это не одно и то же? По мне, так оно и есть. Когда Михаль ругается, то бесполезно её останавливать, иначе она начинает бросать в стену вещи. Я боюсь за неё, потому что она может нечаянно наступить на какой-нибудь осколок и пораниться, а поранившись – занести инфекцию. Нам нельзя болеть, иначе мы ничем не сможем помочь солдатам Гвардии.