Слойки с инжиром! Пальчики оближешь! Люблю сначала по крошечке обкусать верхушку, а потом приняться за инжир — он так здорово обволакивает всё во рту, а потом делаешь глоток шоколадного молока и — раз! — инжир смывается в горло. Ну а после жуёшь донышко.
Сходила в туалет. Послушала чудесный звук — моя моча звонко взбулькивает воду в унитазе. Подумала обо всей воде, которая протекает через мой организм. Часть вытечет в виде мочи, смоется из унитаза в трубу, окажется в реках и морях, испарится, растворится в воздухе и возвратится на землю дождём. И это приятно. Моя моча сойдёт на землю дождём! Даром небес!
Вода всё время движется: бежит, течёт, льётся, плещется, бурлит, испаряется, леденеет. Во мне сейчас есть молекулы воды, которые когда-то побывали в Красном море или в реке Миссисипи. А другие были внутри Эрни Майерса, внутри дрозда, внутри апельсина, внутри динозавра! Через эту воду я — родня набухшим почкам, из которых никак не проклюнутся листья, и древним пещерным людям, и саблезубым тиграм, и трёхпалому ленивцу, и…
Я сплюнула в унитаз, снова спустила воду, и моя слюна отправилась в путешествие по миру. Её частички окажутся внутри кого-то другого, превратятся в чью-то ещё слюну и мочу. Моя слюна станет частью Тихого океана или реки Нил. Частью тех существ, в которых когда-нибудь превратятся люди. И так — без конца-то есть — до скончания веков.
Выпила немножко воды прямо из-под крана, чтобы восполнить утраченное: я ведь писала и плевала. А ещё я, как любой человек, потею. Человеческое тело на 65 % состоит из воды, и она в постоянном круговороте, её надо восполнять. Две трети меня — вода. То есть две трети мена — вовсе не я! Глотну ещё!
Краем глаза заметила себя в зеркале. Отошла на шаг, вгляделась получше. Я и впрямь ужасно тощая. Тут уж, наверно, ничего не сделаешь, природа такая. Я ведь обожаю всякие слойки, печенье с малиновыми сердечками и шоколадки. И не толстею. Да и не очень-то расту. Когда я была маленькой, мама говорила «пташка моя». Мне очень это нравилось. Только вот беда: птицей мне всё равно не стать, хотя я почти не расту и в весе не прибавляю. Но птицы иначе устроены, у них в костях воздух. Кости полые, а внутри — воздух. Правильно называется — пневматизация. Пневматизация. Слово-то какое! Пнев-ма-ти-за-ция.
Я, как и все люди, не пневматизирована. Вот и прикована к земле. Или не прикована? Может, я всё-таки могу взлететь? В конце концов, летают же мой пот, слюна и моча!
Я всё смотрюсь в зеркало. Девочка, которую я там вижу, скоро изменится, станет девушкой. Мама говорит, что я сейчас стою на пороге нового, удивительного этапа жизни. Но пока я вижу в зеркале замухрышку. Неужели я всё-таки вырасту? Даже не верится. Не слишком ли надолго я замерла на пороге? Ну и ладно, подожду, я даже рада. Пусть я подольше останусь маленькой, иногда это так приятно. Особенно когда мы сидим с мамой, угнездившись на диване, она меня обнимает и шепчет, что очень мена любит, и поёт мне песенки, и называет пташкой и птенчиком.
Я ещё немного послонялась без дела. Пошла к себе в комнату, пробежала взглядом по книжным полкам. Вытащила три книги, три самые-пресамые-рассамые книги на всём белом свете: «Там, где живут чудовища», «Идём ловить медведя» и «Щеник»![5] И, завалившись на кровать, принялась их читать-рассматривать — как когда-то в детстве. Вместе с Максом и чудовищами я мысленно устроила чудовищный шурум-бурум, вместе с семейкой охотников на медведя прокралась на цыпочках в пещеру, вместе с Дейвом грустила, когда у него потерялась любимая игрушка, и ликовала, когда она нашлась.
Потом я прочитала всё по второму разу и размечталась… И папу вспомнила — как он читал мне эти книжки перед сном. Папу, кстати, я никогда не могу представить отчётливо. Скорее, я его полуслышу, полувижу, как сон: чем больше стараешься вспомнить, тем он неуловимее. Когда я читаю эти книги, внутри меня звучит как бы не мой, а папин голос. Словно это он читает мне вслух.
Ещё я полупомню, как от него пахло и как кололась щетина у него на подбородке, когда он меня целовал… и ладонь была чуть шершавая — он гладил мою щёку… И голос, шёпот: «Спокойной ночи». Вот так я лежала в обнимку с книгами и странными, размытыми, но в то же время яркими воспоминаниями и вовсе не чувствовала себя взрослой. Наоборот — я была совсем маленькой[6].
Почитала я, повспоминала и загрустила. Надо сейчас для бодрости исписать две страницы радостными словами. От которых на душе счастье. И больше ничего!
6
Странная мысль. Наверное, вспоминать себя маленьким — всё равно что в старости вспоминать прожитую жизнь. Представляю, как Эрни Майерс сидел у окошка, смотрел на улицу, думал о прошлом и ощущал то же самое, что я сейчас. В сущности, дети не так уж отличаются от стариков.