Некоторое время она просто пялилась в эту пустоту. Потом заморгала, огляделась. Никто ничего не заметил. Солнце заливало класс, все продолжали работать.
Она наставила ручку на пустую страницу и написала:
«На Коринфском проспекте я увидела папу. Я очень обрадовалась».
Коринфский проспект оказался не для меня. Хотя день прошёл хорошо и я многое поняла. Например, что те, которые никуда не вписываются, могут странным образом вписаться друг в друга. И что мир не всегда меня, отверженную, отвергает, так что, может, и я однажды куда-нибудь впишусь. Народ мне тамошний понравился. Я навсегда запомню Круча и сад на его груди. Но моё время ещё не пришло. Пока мне надо быть только дома, с мамой, сидеть на дереве. Мне надо учиться дома. Когда все закончили писать, Малкольм зачитал вслух кусочки — о драконах и убийствах, об испуганных котятах и чудесных воображаемых жизнях. Мы смеялись до колик, до стонов — такие замечательные получились рассказы. Когда подошла моя очередь, я спрятала слова о папе и открыла пустую страницу. И впервые за весь этот день посмотрела людям в глаза.
— Мой рассказ, — начала я, — просто пустая страница. В нём ничего не происходит.
Все посмотрели на мой лист. Потом на меня. Они обдумывали мои слова. А я представила, как визжала бы на их месте миссис Черпенс. Представила — и улыбнулась.
— Как моя спина, — вдруг произнёс Круч.
— Твоя спина? — повторила я.
— Ну да. Она пока тоже пустая. Но твой лист и моя спина однажды будут не пусты. И чертовски прекрасны.
— А сейчас в них куча равных возможностей. Всё, что может случиться, — добавил Малкольм.
— Ага, — согласился Круч. — Значит, они и сейчас не пустые. — Он улыбнулся мне и засмеялся. — Значит, даже на пустой странице есть свой рассказ.
И мы не стали с ним спорить.
Вскоре прозвенел звонок.
На выходе из класса меня перехватил Круч.
— Ты больше не придёшь, да?
Я пожала плечами. Отвела глаза.
— Не придёшь, знаю. Но может, когда-нибудь, не завтра? Мы бы с тобой задружбанились, а?
— Мы с тобой?
— Ага. Легко.
Алиша тоже подошла. Погладила меня по щеке. Она прощалась. Я дотронулась до её шрама и прошептала:
— Я однажды тоже почти так сделала… как ты.
Я сказала это одними губами, и она, наверно, не услышала. Просто угадала.
— Но ты же нашла смысл, — отозвалась она. — И я тоже.
Мы улыбнулись друг другу.
— Да, — кивнула я. — Мы его нашли.
За мной приехала мама. Поблагодарила Малкольма и миссис Миллиган. И Карл повёз нас домой.
— Ну как? — спросил он. — Много квохтали?
— Нет.
— Отлично.
— А ты на кого-нибудь напала?
— Нет, что вы…
— Умница.
— Спасибо, мистер Пеле.
Мама положила руку мне на плечо, хотела обнять, но я отстранилась. Меня переполняли мысли, воспоминания о прожитом дне и планы на завтра.
— Ну, ты как? — спросила она. — Немножко пообвыклась? Когда я уходила, ты ведь загрустила.
— Чему было радоваться?
— А потом? Хоть чуть-чуть повеселела?
Я вздохнула.
— Да… Люди там хорошие… И на уроках кое-что занятное было. И ещё я…
Я умолкла. Уставилась за окно такси. По какой-то неведомой причине я не могла рассказать маме про видение. Язык не поворачивался.
Мама улыбнулась.
— Ну что, больше не пойдёшь?
Я пожала плечами:
— Нет. Прости, мамуль.
— Да я, собственно, не против.
— Правда?
— Правда. Я, в общем-то, и не рассчитывала, что тебе понравится. Ну, садись поближе.
Я обняла маму. И рассказала ей о Круче, о Малкольме и обо всех остальных. А Карл улыбался нам через своё водительское зеркало. Я закрыла глаза и снова увидела папу — как он стоял там, на площадке, в мареве солнечного света. Я непременно расскажу ей об этой встрече, непременно, только не теперь. Вообще, сейчас, задним числом, когда я это пишу, я вдруг заподозрила, что мама в тот день тоже что-то от меня утаила. Она сидела рядом со мной в такси такая счастливая. Мы медленно ехали через реку, а она всё улыбалась, улыбалась. Опять Колин Поуп? Она побежала к нему, как только отделалась от своей полоумной дочери? Видимо, да.
Я спрыгиваю с дерева и решительно направляюсь в дом. Мама за столом, читает книгу об Антарктике.