— Пеппа, хватай ее! — И Пеппа бросилась за ней, а я следом. Куропатка бежала, дергаясь во все стороны и причитая — тек-тек, а за ней по снегу тянулись кровавые капли. Она бежала вперед, Пеппа неслась за ней, проваливаясь в снег, а за ними тащилась я с винтовкой в руках. Куропатка все время металась из стороны в сторону, Пеппа спотыкалась и скользила. Я накачивала винтовку, чтобы выстрелить еще раз, пока птица не взлетела. Она волочила одно крыло по снегу, а вторым махала, и кровь все капала и капала на снег. Потом она снова дернулась в сторону, подпрыгнула и почти взлетела, но снова упала, перекатилась по снегу и затихла.
Когда я подошла, птичка смотрела на меня открытыми глазами и часто дышала. Кровь на снегу казалась черной. Я сунула в винтовку еще одну пульку и выстрелила ей прямо в голову, чтобы она не страдала. Голова дернулась, и на снег плеснула кровь. Куропатка оказалась мягкой, теплой и очень легкой. Я подняла ее на руки, и голова у нее свесилась вниз.
Пеппа погладила ее и сказала:
— Красивенькая.
— Ага.
Ноги у нее были гигантские, с огромными когтями и чешуйками, как у рептилий, потому что птицы и произошли от рептилий.
— Тебе ее не жалко? — спросила Пеппа.
— Жалко. — И это была правда, хотя мы собирались ее съесть. Она была маленькая, теплая, с маленьким клювом и оранжевыми пятнышками вокруг глаз, похожими на макияж и очень симпатичными. Мы сунули куропатку в рюкзак и пошли дальше.
Глава шестая
Город
Мяса в куропатке оказалось немного, и я отдала большую часть Пеппе. Хотя было вкусно — мы его посолили и поджарили на камнях. Мы прошли всю пустошь, поднялись на другую горку и вернулись, обойдя Магна Бра. Больше мы никого не поймали, но заметили коршунов и гусей. Зато машин и вертолетов не видели. За день мы прошли больше четырех миль. Вернувшись, мы набрали дров и приготовили куропатку.
Вечером я рассказывала Пеппе о Ковенантском движении в Шотландии. Эти люди не хотели, чтобы на нашу землю пришла религия английского короля и его епископы, и они встречались по ночам на пустошах и холмах Эршира и Галлоуэя. У них были проповедники, которые носили маски и рассказывали им о Боге на тайных встречах. А потом, в тысяча шестьсот восьмидесятом году, король отправил сюда солдат, которые убивали ковенантеров и тысячами изгоняли их в Ирландию. Это длилось восемь лет и называлось Временем убийств. Была одна женщина по имени Маргарет Уилсон, которая не стала отказываться от своей религии, и ее привязали к столбу в заливе Солуэй-Ферт во время отлива. Ей и еще нескольким людям дали шанс сказать, что они любят короля и пойдут в церковь, но она не стала этого делать, ее накрыло приливом, и она утонула.
— А почему она просто не сказала, чего они хотели? — спросила Пеппа.
— Не знаю.
Я правда не знала. Я бы сказала. Какая разница, в какую церковь ходить. Мы никогда не посещали церковь, но в школе были уроки религии, а на Рождество и Пасху приходил священник и рассказывал про Иисуса. Даже Пеппа сказала, что призналась бы в чем угодно, а ее отец был католик.
Я прочитала про Ковенантское движение в «Википедии», когда искала что-нибудь про Галлоуэй и увидела слова «время убийства». Я погуглила и там нашла про Маргарет Уилсон и про резню.
Утром мы постирали трусы, носки и футболки в ручье, и я сделала сушилку, растянув паракорд над костром на двух шестах. Я сказала Пеппе, что нужно мыться, а то мы можем подхватить вшей или инфекцию. Пеппа согласилась:
— Нельзя, чтобы от письки пахло.
— Ага.
Мы разожгли большой костер, вскипятили чайник и намочили полотенце горячей водой. Пеппа разделась, вся помылась и долго еще дрожала, прыгала и вопила, пока я промывала и выжимала полотенце. Она надела сухую футболку и скакала у костра, пока не согрелась и не обсохла, а уже потом оделась полностью. Мы еще раз вскипятили чайник, и тогда разделась я. Пеппа сидела на бревне и смотрела на меня. Спереди было тепло от огня, но спина и задница мерзли на северном ветру.
— У тебя волосы на письке растут, — сказала Пеппа.
— Ага.
— Я так не хочу.
— Все равно вырастут.
— Ну, у меня они хоть рыжие будут?
Я засмеялась. Иногда она меня вот так смешит, непонятно чем. И очень злится, когда я смеюсь.
— Ну и ладно. У меня будет рыжая писька, и меня будут звать Рыжей писькой.
— Кто?
— Парни.
— Не-а. Они твою письку не увидят.
— Ага, но все равно все поймут, потому что на голове волосы тоже рыжие.
— Пеппа, а ты будешь красавицей, — сказала я.
Она сгорбилась и свела плечи, чтобы на груди хоть что-то появилось.