Жизнь профкома драматургов больше всего напоминала огромную семью, в которой старшие упустили бразды правления, молодежь перестала слушаться, а ритуалы почему-то еще соблюдались.
Присутствующие на вечере не столько слушали моего мужа, сколько показывали, как они умны и продвинуты, а главное, как смелы и как долго и витиевато способны ругать власть, отказавшую им в содержании. Я сидела и любовалась тем, как Олег, поднаторевший в работе с разными партиями, структурировал дискуссию. Меня не покидала надежда, что старики оценят его ум и обаяние. Зачем мне это было надо? Ума не приложу…
Наталья Гончарова, которой было отказано в личных дискуссиях о политике, собиралась прийти на вечер, но, видимо, не смогла. Как только я вспомнила об этом с сожалением, меня позвали из зала.
Я вышла. Около чайного стола стояла Наталья Гончарова вместе с моим бывшим мужем в окружении главных профкомовских сплетников.
– Я очень благодарна господину Александру, что он проводил меня сюда. Я потеряла записку с адресом, – сияя, сообщила Наталья, развязывая платок.
– Наталья пришла домой и попросила, чтобы я помог найти ей профком, – оправдывался бывший муж на мой взор, обещающий крутую расправу.
– Спасибо тебе, ты очень мило поступил, – сказала я с интонацией «я думала, что ты полный идиот, а ты оказался еще полнее».
– Я пошел, – сообщил бывший муж.
– Я не пойду без вас на вечер, господин Александр! Вы оказали мне такую услугу. Вы потратили столько времени. Это неудобно. Я не пойду без вас, – закричала Наталья, завязывая платок на голове.
– Наталья, – еле сдерживаясь, чтоб не выматериться, объяснила я, – в профкоме драматургов есть секция цирковой эстрады, но сегодня не ее вечер. Сегодня вечер, на котором мой муж рассказывает о политике, и я предупреждала вас об этом!
– Конечно, мы и пришли на этот вечер. Господин Александр тоже интересуется политикой, мы всю дорогу говорили про политику и экономику. Нам будет очень интересно, – сказала Наталья и снова начала развязывать платок.
– Отлично, ему лично Олег прочитает лекцию дома за ужином. А сейчас это неудобно. – Я представила себе индийское кино, которое зрители устроят из вечера, если эта парочка переступит порог зала.
– Я не всегда понимаю ваших российских предрассудков. Ведь господин Олег и господин Александр в прекрасных отношениях, почему мы не можем зайти в зал? – возмутилась Наталья Гончарова, снова завязывая платок.
– У меня не получится быстрого объяснения. Короче, я не люблю, когда кто-то, даже из самых лучших побуждений, вторгается в мое частное пространство и решает, по каким законам в нем должна происходить внешняя жизнь! – рыкнула я.
– Господи, – всхлипнула Наталья и зашептала молитву. – Я почувствовала, что нанесла вам огромную обиду! Простите меня. Просите меня, госпожа Мария. Хотите, я встану перед вами на колени?
– Вот уж, пожалуйста, без этого, если можно. – Я была на последнем пределе.
– Мы уходим! Каждый день я переворачиваю страницы мира величиной с целую комнату, сегодняшняя страница мне особенно тяжела! – возопила Наталья, поклонилась в пояс застывшим от наслаждения сплетникам и вымелась, утащив за собой моего бывшего мужа.
Минут пять вокруг чайного стола была финальная сцена «Ревизора». Потом все одновременно задышали и заорали:
– Это новая жена вашего бывшего мужа?
– Она иностранка и говорит с акцентом!
– Наверное, он уедет с ней в Америку!
– Какая она эмоциональная женщина!
– Ужасная сцена! Вам, вероятно, очень тяжело!
– Почему она так себя ведет, она, наверное, актриса!
– У нее вид сумасшедшей!
– Они специально пришли, чтоб испортить вечер!
– Ваш бывший муж не будет счастлив с такой странной женщиной, давайте найдем ему русскую невесту!
Я выслушала все, стараясь не обращать внимания на счастливый блеск в глазах убедившихся, что я не перешла в новую завидную номенклатурную жизнь, осталась в том же коммунальном бардаке, что и они.
– К сожалению, – выдохнула я, – это не женщина моего бывшего мужа. Это Наталья Гончарова из побочной ветви супруги Пушкина, приехавшая из Новой Зеландии спасать Россию.
Все посмотрели на меня с жалостью, поняв, что в новом браке мой мозг перенапрягся.
Наталья долго обижалась на меня за эту сцену. Приходя, она демонстративно уходила в комнату матушки рассказывать всякий раз новую историю. Однажды это была история про однофамилицу, а возможно, и родственницу по дедовской линии легендарную Урсулу, ставшую для Натальи идеалом женщины.
Урсула родилась в семье адвоката Айзенштадта на пять лет позже моей матери, родившейся в семье ученого-агронома Айзенштадта. Война застала мою матушку московской студенткой и отправила рыть противотанковые траншеи, а Урсулу – пятнадцатилетней кенингсбергской девочкой и «забрила» в кавалерию. В сорок пятом матушка вернулась в Москву из эвакуации и продолжила учебу, а Урсула попала в организованный кубанскими казаками концлагерь, где русские зверски насиловали девушек из немецкой кавалерии. В сорок шестом году матушка продолжала учебу, а Урсуле с помощью сочувствующих казаков удалось бежать, раненная в ногу, она переплыла Эльбу и попала к «союзникам». Дядя и мой отец, служивший в качестве военного журналиста, вернулись с войны, у Урсулы погибли практически все. В пятидесятых Урсула стала инструктором Красного Креста, матушка поменяла медицинскую карьеру на семью. Урсула усыновила двух малышей под Калькуттой, матушка родила сына и дочь в городе Муроме, куда отца выслали преподавать философию в военном училище. Урсула на старости лет стала хранительницей имения Рерихов в Гималаях, матушка получила диплом рейки-терапевта и занялась целительством. Такая вот история современниц. Причем совершенно подлинная.
Наталья была набита историями разных степеней правдивости. Она то пересказывала всемирную историю, то путалась в таблице умножения.
Как-то мы заговорили о Пушкине.
– Наталья, мне тридцать семь лет, – сообщила я сокровенно. – Вы молоды, вам не понять, что это значит.
– Не забывайте, что у меня нет возраста, – деликатно напомнила Наталья Гончарова.
– Вы не понимаете, что значит тридцать семь для человека, считающего себя ангажированным русской литературой. Это покруче, чем возраст Христа. Жизнь ждет от меня поступков – я жду от нее событий. И мы каждую секунду в претензии друг к другу.
– Вам мало того, что в октябре в день вашего развода с бывшим мужем произошел путч и именно благодаря путчу вы встретили своего нынешнего мужа? – удивилась Наталья.
– Я имею в виду не событийный ряд. Мне казалось, я должна понять что-то главное. Какая-то глобальная завеса должна подняться с моих глаз. Например, я вдруг отчетливо увидела все про «Пиковую даму».
– Про пиковую даму? – переспросила Наталья.
– Тайну трех карт графине открывает граф Сен-Жермен! Француз! Пушкина тоже убьет француз! Лиза, Лиза – «воспитанница». В слове «воспитанница» главная краска «спит». Пушкин носил это слово в лексиконе активнее других. Что такое «Германн» в переводе? Это фаллический мужчина! То есть Германн, под видом того, что хочет спать с Лизой, пытается выяснить, где лежит философский камень, – меняет любовь на корысть! Перед смертью графиня выдает ему рецепт для гражданской смерти Германна и дату смерти Пушкина. Тройка, семерка, туз! Это тридцать семь и надгробие. Что больше всего напоминает туз? Могильную плиту! Странно, что никто из пушкинистов этого не просек… Точно такое же убийство старухи потом произойдет у Достоевского! Раскольников, как и Германн, тоже имеет сходство с Наполеоном. А помните, старуха является и говорит, что прощает свою смерть, если он женится на Лизе, иносказательно это путь в любовь как спасение от гибели, – возбужденно вещала я. – А в финале Германн ставит туз, и вместо туза оказывается пиковая дама!
– Гениально. Гениально, госпожа Мария, – подумав, ответила Наталья. – Герой хочет обменять близость с женщиной на дорогу к философскому камню и получает вместо этого путеводитель к собственной смерти. Это красиво. Это как русская сказка: направо пойдешь – смерть найдешь, прямо пойдешь – богатым будешь, налево пойдешь – счастливым станешь. Герой идет за деньгами, незаметно отклоняется от вектора и находит смерть. Пошел бы за счастьем, отклонился бы, ну, в крайнем случае стал бы богатым… Гениально. Но при чем тут дата смерти Пушкина? Ведь «Пиковую даму» написал Чайковский…