— Нам нужно поговорить! — она села в кресло и отвела глаза.
— Давай поговорим, — предчувствуя недоброе, проворчал я.
— Мы знакомы с тобой уже два с половиной, почти три года, — запинаясь, начала она. — Бог — свидетель, все это время я была тебе верна, но... Все когда-нибудь заканчивается. Сегодня я осознала, что полюбила другого. Понимаешь, все эти годы я обманывала себя, я думала, что люблю тебя и смогу прожить с тобою жизнь...
— А что изменилось теперь? — скорее прошипел, чем прошептал я.
— В первую очередь — я сама, — она подарила мне грустный и одновременно ласковый взгляд. — С тобой было хорошо. Спасибо. Но свадьбы не будет. И я ухожу прямо сейчас, какое-то время мне будет необходимо находиться в больнице...
— И кто этот счастливчик? — спросил я, пытаясь заглушить поднимающуюся не иначе как из темных глубин моего прошлого истерику.
— Ты его не знаешь, он — студент ГИТИСа, будущий режиссер...
— Конечно, я понятия не имею, кто он, — сдерживая нервный смех, пробормотал я.
— Пойми и прости — я люблю другого. Прощай...
Она ушла, а я молча сидел на полу и пытался постичь душонку, которую только что обрел. Что ж, за любовь, рано или поздно приходится платить. Не спокойствием собственной души, так бессмертием.
Я поднял глаза и увидел плакат, висящий под матовым с трещиной светильником. На нем поющий Элвис медленно превращался в Бога. От его лучезарной улыбки веяло привычной иронией и сарказмом.
Идеальные носители
Звездолёт, всхрапывая и тряся соплами, пятился от гончих. Глаза его выкатились и покраснели, невесомое тело стало фиолетово-чёрным, а из пасти-воронки доносились шипение и фырканье. Он судорожно, рывками втягивал воздух и выпускал его в чистое голубое небо компактными оранжевыми сгустками.
— И почему их назвали звездолётами? — Панин задумчиво пожевал нижнюю губу и сплюнул. — «Ирис» мне нравится гораздо больше.
— Ты не видел, каков он в свободном полёте, — прошептал я и, прицелившись, нажал на курок.
Раздались четыре приглушенных хлопка, и полупрозрачные гончие, названные так за характерные поджарые силуэты, как продырявленные воздушные шарики, один за другим начали падать на землю. Воздух тугими струями бил из пулевых отверстий, и лёгкие, почти невесомые тельца кружились в беспорядочном сюрреалистическом танце. Звездолёт на мгновение замер, будто не понимая, что произошло с его преследователями, затем развернулся и медленно полетел прочь. Он напоминал движущуюся по воздуху половинку мыльного пузыря, которая переливалась всеми цветами радуги и медленно пульсировала, выстреливая позади себя разноцветные воздушные брызги. Ирис парил легко и бесшумно, казалось, что это призрачное нереальное существо, мираж, неведомо как появившийся на фоне голубого до одури неба. Прищурившись, я с удовольствием любовался чудным творением природы, ритмично взблескивающим в рассеянном предзакатном свете, и уже в который раз восторженно им восхищался.
— Это достойно кисти Дали, — сказал Панин и достал камеру.
— Вот потому их и назвали звездолётами, — я отёр пот со лба, и, не в силах оторвать взгляд от завораживающей картины, опустил винтовку. — Они величественны и прекрасны, как корабли в открытом космосе. А ты снимай, снимай, может, ещё и запись продадим.
— Я записываю для своего архива, зачем продавать? — Панин присел на корточки, выбирая более подходящий ракурс. — Такие файлы на самом затрапезном сервисе найти можно.
— Можно-то можно, — устало ответил я, — вот только этот ирис — последний.
— Первый или последний — какая разница, — Панин продолжал снимать, фиксируя все новые и новые цветовые комбинации, окрашивающие прозрачную кожу нежного создания. — Всё одно: пульсар уже близко, и жизнь на планете скоро погибнет.
— Да, раньше местное солнце было смертельным, без защитных очков вмиг сетчатку сжигало, а сейчас любуйся светилом, пожалуйста, — я достал из сумки военный Buttonholes, обычно именуемый Батоном, и приставил окуляр к правому глазу. — Одним словом, курорт, а не планета.
Опрокинутая линза неба над головой начала темнеть, оранжевый диск Карлова Сердца тускнел и уступал горизонт своему лиловому собрату, заливающему всё вокруг длинными расплывчатыми тенями. В необычном многоцветье заката ирисы особенно красивы. Они напоминают яркие живые капли радуги на фоне тускнеющей небесной сини.
Природа распорядилась неправедно, подумал я. Дала человеку возможность уничтожать красивейшие создания ради нелепой прихоти — обладания маленьким шариком, таящимся в глубине нежного тельца. И я — человек, и мне нужны деньги, которые станут средством для прожигания жизни. Быть может, я проживу её ярко. Так же ярко и красочно, как переливается на солнце живой звездолёт. Я грязно ругнулся и выстрелил. Батон дёрнулся, выплёвывая из утолщения на конце ствола маленький цилиндр. На высоте в десять метров он разделился на четыре части, которые разошлись в стороны и натянули тонкую как паутина сеть. Она сверкнула в солнечном свете, и через секунду кевларовые нити плотно окутали ириса. Отчаянно фыркая и шипя, он начал медленно заваливаться вниз.