В трех кварталах от её дома находилась католическая школа и церковь. Школа тоже представляла собой трехэтажное строение из красного кирпича, построенного в начале двадцатого века. Втиснутый между школой и церковью находился дом приходского священника.
- Вот так я шла из школы к двери этого домика, - рассказывала Карен, показывая пальцем. - Можно было пройти в подвал церкви из дома священника по этому проходу.
Она показала на огороженную дорожку, которая вела в церковь.
- В церкви есть лестница, которая вела в подвал.
Я видел, что Карен это давалось нелегко. Она сказала, что не была здесь несколько лет, и всё вокруг выглядело меньше и грязнее. Тем не менее я видел по выражению её лица, что она проигрывала в голове события из прошлого по мере того, как мы посещали все эти места.
Мы повернули к парку. Она показала мне пруд и скамейки, где она сидела. Там она всегда находила своего брата Джима, когда тот убегал из дома. За бордюром вокруг статуи Карен могла спрятаться от ярости своего отца. Она находилась в дальнем конце парка.
Мы продолжили ехать по району, теперь уже повернув на север.
На каждом перекрестке был бар, через каждые два квартала по похоронному бюро и небольшие витрины, которые когда-то принадлежали магазинам продуктов, хозтоваров или пекарням. Некогда процветавшие маленькие лавки теперь, либо сильно обветшали, либо и вовсе закрылись. В двух кварталах от дома Карен находилось фотоателье, в котором снимали фотографии и фильмы непристойного содержания, в которых принимали участие Карен и другие дети. Сейчас в нем располагалась парикмахерская. Мы направились снова к дому Карен и выехали на дорожку за ним. Когда мы подъехали к гаражу, она указала мне на серое сооружение из дерева и металла с гофрированной крышей, тот самый сарай, где над ней так часто издевались. Мы проехали мимо похоронного дома, входа в его гараж, из которого можно было выйти в комнату бальзамирования, где Карен мучили на радость её отцу и его друзьям.
Когда мы снова проехали мимо её дома, на нас обратили внимание молодые люди, которые жили на этой улице. Они нас не знали, а мы бродили в их районе. Мне становилось несколько неуютно, поэтому я предложил Карен уехать отсюда. Ей тоже было довольно.
Прежде, чем выехать на шоссе, мы проехали мимо старого входа на химический завод. Улица, которая вела к нему, проходила под широким невысоким железнодорожным мостом. Под ним было темно. Карен сказала, что слабые огни находились только на одной её стороне, хотя, по её мнению, они были новыми. Когда она бывала там девочкой, везде царил мрак, что её жутко пугало. Я представил, что на входе должен был располагаться знак со словами: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Мы заехали под мост. На другой стороне находился огороженный пустырь, залитый бетоном. Завод исчез. Вглядываясь в пустое пространство, Карен показала мне, где находилась парковка и каким маршрутом они подъезжали к задней двери здания.
Позже этой ночью Карен приснился кошмар. Её дом ожил. Окна были его глазами, а дверь - ртом, и он засасывал её внутрь себя. Она сопротивлялась, но он втягивал её всё сильнее и сильнее. В итоге она сдалась. Я пришел на её поиски, но она уже стала частью стен и каркаса дома, поэтому я не мог её увидеть или услышать. С моей помощью она смогла высвободиться из хватки дома. Она проснулась, чувствуя себя отвратительно и грязно, и долго принимала душ.
Проходили месяцы, и Карен пыталась ослабить хватку своей матери, чтобы та прекратила требовать у неё деньги и выполнение различных услуг. В прошлом, когда Карен «теряла время», она поочередно, то умасливала свою мать, то отказывала ей. Став цельной личностью, она стала делать то же самое.
Отличие заключалось в том, что она осознавала, что делала. В ней всё еще видны качества Сэнди и Майлза. Иногда в ней просыпается сила Майлза, которая позволяет ей противостоять канючению её матери, а иногда, особенно в те моменты, когда у неё падает самооценка, она ведет себя как безотказная Сэнди. Карен делала постепенно успехи, но потребовались годы, чтобы преодолеть её детскую привычку: платить за любовь своей матери.