Учебный год в военных училищах начинался первого сентября. За два дня до начала занятий я сел в Витории в мадридский экспресс, где уже ехало несколько кадетов, тоже направлявшихся в свои училища. Вскоре в вагоне разгорелась азартная карточная игра, делались довольно крупные ставки: все мы имели при себе деньги, которыми нас снабдили дома. Не следует удивляться, что я так часто упоминаю о карточной игре. В те времена Испания представляла собой как бы огромный игорный дом: играли в казино, в отелях, кафе, тавернах - везде, где только возможно. Вряд ли нашлась бы хоть одна деревушка, в которой не было своего игорного притона. Для наглядности приведу такой пример. В 1911 году мы отправились на праздник в Нахера - городишко вблизи Канильяса, имевший менее двух тысяч жителей. Там мы насчитали девять игорных домов, но, наверное, их было больше. Игра в карты и ее последствия так или иначе оказывали влияние почти на все стороны испанской жизни.
Результат нашей игры в поезде был таков: кадеты кавалерийского училища, ехавшие в Вальядолид, остались [38] без копейки и расстались с нами в плохом настроении. Те же, кто ехал в Сеговию, попрощались очень довольные, ибо удвоили свои капиталы.
На этой станции я познакомился с первыми кадетами из моего училища - братьями Каскон. Младший, Маноло, был новичком, как и я. Внешне братья очень походили друг на друга. Небольшого роста, но сильные, с приятными лицами, они сразу же вызвали у меня симпатию. Хотя Маноло Каскон и я обладали совершенно различными характерами, на протяжении почти тридцати лет мы шли одной дорогой и нас связывала поистине братская дружба.
Училище не имело интерната. Кадеты жили в меблированных комнатах, платя обычно две с половиной или три песеты в день за полное содержание, включая картофельный омлет на завтрак, который нам приносили в одиннадцать часов к училищу служанки из пансионатов.
Я поселился в доме скромного служащего министерства финансов, обремененного семьей и вынужденного поэтому держать квартирантов. Звали его Алтолагирре. Он был славным человеком, но дом его производил тяжелое впечатление: всюду грязь, а пища - хуже, чем где-либо в Авила. С ужасом вспоминаю семейные обеды в обществе чумазых детишек, которые никогда не могли утолить своего голода. Я прожил там полтора месяца, так как мне было жаль покинуть их. Однако моему терпению пришел конец, и я переселился в другой пансион, где жили четыре веселых и симпатичных кадета.
Занятия в училище начинались с половины восьмого и кончались в половине второго. В дни строевой подготовки или практики - с половины третьего и до половины шестого вечера. Вторая часть дня отводилась для индивидуальных занятий и приготовления уроков. Учебный план был довольно напряженным, поэтому приходилось тратить по нескольку часов сверх отведенного времени, чтобы выполнить все задания.
Курс я начал хорошо. Во второй половине дня отправлялся заниматься к Маноло Каскон. Его дом мне нравился больше, нежели мой, и там нас не беспокоили насмешками старшие кадеты.
Период пребывания в новичках продолжался до принятия присяги знамени, проводившейся обычно в октябре. После этого с новичками обращались уже как с равными, называли на «ты» и переставали издеваться. Я всегда был против насмешек [39] над новенькими, некоторые же считали, что они играют положительную воспитательную роль. Но я не разделял этого мнения. В Авила насмешки не были ни унизительными, ни оскорбительными. Они были просто глупыми. Помню, однажды новичка кадета одели, как новорожденного, положили в корзину для подкидышей у ворот монастыря и, позвонив в колокольчик, разбежались. Монахиня приняла корзину, думая, что в ней очередной младенец. Участники этой проделки потом рассказывали, какими стали лица у монашек и как они кричали, увидев вместо грудного ребенка почти голого кадета{16}.
После принятия присяги и переселения из дома Алтолагирре я почувствовал себя счастливым. Мои товарищи прекрасно знали все заведения в Авила, где можно было хорошо провести время. Одним из них было казино, где меня представили девушкам из «хорошего общества». На так называемых танцевальных вечерах я познакомился с веселыми молоденькими модистками и служанками. Ходить на эти вечера приходилось тайно от наших педагогов, переодевшись в штатское платье, так как кадетам категорически запрещалось бывать в подобных местах. Очевидно, командование считало оскорбительным для престижа военных общение с простым народом. Нередко я посещал пансионы, где можно было развлечься карточной игрой. Иногда с компанией отправлялся пешком в окрестные деревенские харчевни. Одним словом, мы вели довольно веселую жизнь, которой отдавали все вечера и часть ночи, времени же заниматься, конечно, не хватало.
Последствия не заставили себя ждать. Наступила пора экзаменов, а с ними - и катастрофа. Преподаватели не собирались с нами шутить. За неудовлетворительные ответы воздавали по заслугам. Из 112 кадетов на второй год осталось 38. Хотя я предчувствовал провал и оказался не единственным в таком положении, неудача необычайно расстроила меня. Желая показать, что у меня сильный характер, я пытался скрыть свои переживания от товарищей, но эти усилия довели меня до нервного истощения. В общем результаты экзаменов нужно признать справедливыми: я получил максимальную оценку [40] по верховой езде и фехтованию, хорошие отметки по рисованию и курсу военного транспорта - единственным дисциплинам, по которым занимался. Остальные предметы я завалил, превратившись, короче говоря, во второгодника.
Я был очень недоволен собой. Авиация снова отдалялась от меня. Однако полученный урок не прошел даром: я сделал необходимые выводы.
С начала нового учебного года я уделял занятиям должное внимание, правда, не отказывался и от развлечений.
В то время как меня преследовали неудачи, мои друзья из Витории добились больших успехов. Эраклио Альфаро получил наконец во Франции звание летчика. Он построил самолет и осуществил мечту своей жизни: летал на празднике в Витории. Хорошо помню его полет над ареной для боя быков в день корриды и овации, которыми приветствовала Альфаро публика, узнав знакомые инициалы на крыльях самолета.
Хосе Арагон учился на третьем курсе военного училища в Гвадалахаре. У него уже начал проявляться решительный и твердый характер. Чтобы поскорее получить звание летчика, он убегал после занятий в авиационную школу, организованную в Хетафе двумя испанскими авиаторами. Там же Хосе проводил и свои каникулы. Его инструктором был один из основателей школы инженер Хулио Адаро.
Когда представлялась возможность, я всегда сопровождал Хосе на аэродром и оставался там до конца полетов. Однажды Адаро, у которого были какие-то дела с военными летчиками с аэродрома «Куатро виентос» {17}, собрался лететь туда и захватил меня с собой в качестве пассажира. Это был первый полет в моей жизни. Чувство, испытанное мною тогда, я никогда не забуду. Мы совершили посадку в «Куатро виентос» и вновь самолетом вернулись в Хетафе. Кажется, это произошло в начале 1913 года.
С большой теплотой вспоминаю годы, проведенные в училище Авила. Мои товарищи были в общем хорошими людьми, очень простыми, здоровыми телом и духом. К большинству из них я относился с симпатией, а к некоторым питал истинную любовь. Думается, они отвечали мне тем же. От друзей я не раз слышал, что в Авила хорошо отзываются обо мне. Полагаю, это было правдой.
Среди моих товарищей по училищу оказалось несколько человек, так же как и я, влюбленных в авиацию. Мы выписывали [41] журналы и книги, в которых рассказывалось о самолетах и моторах. И хотя нашим изучением авиации никто не руководил и делали мы это без всякой системы, интерес к ней позволял нам всегда быть в курсе того, что происходило в мире в этой области.