Наступление правых сказалось и на поведении моих родственников и друзей. Изменения, происшедшие в них, могли бы показаться маловажными, но то, что они были характерны для всех лиц, с которыми я общался, не могло быть случайным. [239] Чувствовался какой-то продуманный план действий. Внешне отношение ко мне родственников и друзей в Ла-Риоха, казалось, не изменилось. Они давали мне понять, что я для них свой человек, и только иногда подшучивали на счет моих друзей «большевиков» или же намекали на мои левые убеждения. Создавалось впечатление, что они не очень-то принимали их всерьез.
В то лето я встречался со своими старыми знакомыми и вел обычный образ жизни. Но отдельные стороны этой жизни, на которые раньше я не обращал внимания, начинали возмущать меня. В этой связи вспоминается один разговор в кругу родных.
Маноло пригласил на обед несколько человек, в том числе нашего родственника маркиза де Легарда, владельца большого имения близ Аро. После обеда зашел разговор о требованиях крестьян и батраков, и гости стали сетовать на то, что все труднее становится вести хозяйство из-за их слишком больших претензий.
Я не принимал участия в беседе, но прислушивался к ней. За столом царило полное единодушие, пока мое неожиданное вмешательство не нарушило его.
Один из гостей с апломбом заявил: «Если бы мои слуги и работники не были неблагодарными людьми, они бы всегда помнили, что я их кормлю и лишь благодаря мне их дети не умирают с голоду…»
Это рассуждение о том, что богатые кормят тех, кто на них работает, я уже слышал не раз, но раньше мне никогда не приходило в голову, что оно несправедливо.
На сей раз я возмутился и довольно резко возразил, впрочем, и не стараясь сдерживаться. Я сказал им, что именно владельцы имений кормятся за счет простых людей. Попробовали бы они сами молотить зерно и убирать виноград, тогда бы узнали, насколько тяжел крестьянский труд! Я говорил еще что-то в том же духе, приведя всех в совершенное изумление.
После моей речи воцарилось неловкое молчание. Всех шокировало мое поведение и слова, ибо я впервые так прямо высказывал свои политические убеждения перед своими родственниками.
* * *
Через несколько дней я отправился в Канильяс навестить сестру. У них гостила одна из наших кузин, Конча Мансо де Суньига, дочь графа де Эрвиас. Она жила со своим отцом [240] в прекрасном имении между Аро и Логроньо, известном под названием «Торре-Монтальво». Мне нравилась их семья, и я с удовольствием вспоминаю время, проведенное там. Все сестры Кончи, как и она сама, были красивыми, очаровательными, очень милыми и простыми девушками.
Моя сестра казалась более спокойной, чем в Мадриде. Ее муж, несмотря на прежние связи с королем, продолжал служить в армии, его никто не трогал. Он работал над проектом туннеля под Гибралтаром, и правительство республики предоставляло ему для этого все возможности. Я обратил внимание, что в то лето к сестре приходило значительно больше священников пить традиционный шоколад по вечерам, чем во времена, когда была жива моя мать. Бросалось также в глаза, что капеллан ежедневно служил обедни в часовне и все присутствовали на них.
На следующий день после приезда я встретился со своим другом, черепичным мастером, деревенским «большевиком». Он по-прежнему ненавидел священников, плохо отзывался о соседях, называя их, как и раньше, баранами. С возмущением он рассказывал, что с провозглашением республики в Канильясе ничего не изменилось. От него я узнал, что моя сестра вместе со священником и управляющим под угрозой отнять арендуемую землю заставила всех крестьян голосовать за кандидатов правых партий, как это делалось и во времена монархии.
* * *
Мы с Маноло условились пойти на футбольный матч между командами городков Аро и Логроньо. Они постоянно враждовали друг с другом, поэтому встреча должна была быть особенно интересной. В тот же день Конча собиралась ехать домой и попросила после матча отвезти ее в Торре-Монтальво. Матч сразу же превратился в кулачный бой, и встречу пришлось приостановить. Игроки команды Логроньо остались в живых только благодаря вмешательству большого наряда жандармов, предусмотрительно стянутых к стадиону. Страсти подогревались еще до начала игры. На трибунах вывесили плакат: «Любители футбола в Аро приветствуют всех гостей, кроме прибывших из Логроньо!»
В тот день жители Аро забыли свои политические разногласия: республиканцы, карлисты, монархисты договорились ни при каких обстоятельствах не допустить победы команды Логроньо. [241]
В конце концов нас выгнали со стадиона. Мы сели в машину и, заехав за Кончей, отправились в Монтальво.
Торре- Монтальво было замечательным имением. Его земли пересекали железная дорога, шоссе, ведущее в Логроньо, реки Эбро и Нахерилья. Поместье принадлежало дону Тринидаду Мансо де Суньига графу де Эрвиас и его сестре Пилар, старой деве. Тридцать лет она была в ссоре с братом, но никогда не соглашалась на раздел имения. Они жили в огромном доме, нечто вроде замка с башней. Однако внутри он был совсем ветхим. Во время дождя слуги приносили зонтики, чтобы защитить сидящих за столом от воды, лившейся на них через худую крышу и дырявый потолок. Парадную лестницу, обрушившуюся много лет назад, заменили «временной», но другой, сколько я помню, так и не построили. Эта деревянная лестница без перил была опасна для людей, не знавших ее особенностей. В таком же состоянии находился весь дом.
Граф де Эрвиас имел двух сыновей одного возраста с Маноло (их связывала с моим братом большая дружба) и трех дочерей: Кончу, Соледад и Марию Терезу. Как я уже говорил, все три - красавицы, причем каждая была по-своему хороша. Я познакомился с дядей Тринидадом, когда мне было лет одиннадцать, при довольно необычных обстоятельствах. Брат Маноло, взявший управление имением Сидамон в свои руки, разрешал мне охотиться в дубовом лесу, вернее, в принадлежащей ему части большого леса. Двумя другими владели два дяди, с которыми у нашей семьи всегда возникали недоразумения и споры из-за охоты и использования некоторых дорог. Обеим сторонам судебные тяжбы стоили больших денег. Однако стремление разорить родственника побеждало беспокойство о собственном разорении. Я вырос в атмосфере этих тяжб, поэтому старался не пользоваться дорогами, из-за которых они возникали, и охотился в пределах установленных границ.
Но однажды куропатка, раненная мною в нашем лесу, упала за его пределами. Я пошел за ней и по дороге встретил довольно пожилого человека, одетого, словно нищий. Он держал в руке мою куропатку. Его сопровождал сельский сторож. Незнакомец отнял у меня ружье и грубо спросил, кто я такой и почему охочусь в его владениях. Так я познакомился с графом де Эрвиас, хозяином леса, в который залетела подстреленная птица. Немудрено, что я принял его за нищего; на нем был костюм из старого вельвета, а на ногах - большие, стоптанные ботинки. [242]
Граф отпустил сторожа, и мы направились к его карете, вполне соответствовавшей внешности ее хозяина: полуразвалившейся двуколке, со сплошь покрытым болячками мулом в старой упряжи.
Пообещав подвезти меня к Сидамону, он снял с костра горшок, в котором разогревал красную фасоль, вытащил из двуколки салфетку с хлебом, бурдючок с вином и пригласил меня разделить с ним трапезу. Не знаю, то ли от того, что мы проголодались, то ли еда была вкусной, но мы быстро расправились и с фасолью, и с хлебом, и с вином. Потом сели в двуколку, и недалеко от Сидамона дядя высадил меня.
Иногда дядя Тринидад наблюдал, как работают люди, выжигавшие уголь в его лесу. Поскольку он никогда не бывал у нас, а мне нравилось его общество, я специально искал встреч с ним, но делал вид, что это происходит случайно. Его считали нелюдимым, однако со мной он был ласков и разговорчив. Дядя обожал давать мне советы: одни были полезны, другие нелепы, но оригинальны. Например, он говорил: если к столу подают курицу или цыпленка, надо стараться положить себе левую ногу. Эти птицы обычно спят на правой ноге, на ней развиваются мускулы, и поэтому она более жесткая, нежели левая. Во время путешествия, если придется остановиться в доме дорожного сторожа, никогда не следует просить цыплят, ибо они постоянно носятся по шоссе, спасаясь от мчащихся автомашин, и от этой беготни и вечного страха их мясо также становится жестким. Покупать ботинки, по его мнению, надо на один-два номера больше. При этом он утверждал, что большинство испанцев настолько глупы, что, стремясь показать, какие у них маленькие ноги, всю жизнь пребывают в плохом настроении, страдая от тесной обуви.