Этот довольно консервативных взглядов генерал пользовался большим авторитетом в армии. В течение нескольких лет он командовал Иностранным легионом, снискав уважение за свою прямоту.
Имелись опасения, что и он присоединится к мятежникам. Разговаривая с ним, я не решался прямо спросить о том, как он относится к происходящим событиям, но он прервал меня: «Оставьте дипломатию, Сиснерос. Вы хотите знать, примкнул я к мятежникам или остался верен республике? Знайте и передайте министру, что я своей честью поклялся верно служить республике и выполню данное обещание».
Генерал Кампинс не изменил своему слову. На следующий день мятежники схватили и подло убили его.
Когда я писал эти строки, у меня не было специального намерения рассказывать об ужасах гражданской войны. Я убежден: ни к чему испанцам бередить старые раны.
Но как бы ни было велико мое желание не чинить препятствий восстановлению согласия в нашей стране, я не могу изменить событий. Последствия тех методов, к которым прибегали так называемые «силы порядка», поднявшие мятеж, столь трагичны, что о тех годах нельзя говорить без ужаса и стыда за то, что эти чудовищные злодеяния совершали испанцы.
Гражданские войны всегда ужасны. Но преднамеренные жестокости мятежников, хладнокровное убийство тех, кто не присоединился к ним, - явление, не имеющее в своей [336] основе ничего испанского. Трудно было представить, что подобные преступления могут совершиться в нашей стране.
Действия Франко и его сторонников можно сравнить только с чудовищными злодеяниями Гитлера и его приспешников.
* * *
На рассвете 20 июля в министерство стали поступать первые сообщения о начале мятежа в войсках мадридского гарнизона.
В три часа утра с аэродрома в Хетафе мне позвонил капитан Каскон. Он сообщил, что командование соседнего артиллерийского полка мобилизовало своих людей и не отвечает на телефонные вызовы. Я немедленно отправился в Хетафе, опасаясь, что мятежники установят пушки и попытаются разрушить аэродром, на котором мы сконцентрировали большую часть наших самолетов.
Я прибыл, когда Каскон уже вооружал своих солдат. Он объяснил им ситуацию, и они с энтузиазмом ответили: «Да здравствует республика!»
Мы создали три небольшие колонны, во главе которых стали лейтенанты Эрнандес Франк, Хосе Мария Валье и унтер-офицер механик Соль Апарисио (вскоре во время штурма он был тяжело ранен в шею). К нам присоединились 40 человек - членов Союза социалистической молодежи и коммунистической партии. Они тоже получили винтовки. Общее командование взял на себя капитан Каскон. Одновременно было подготовлено несколько самолетов для поддержки наземных групп.
Незадолго до рассвета, когда артиллеристы стали вывозить пушки на позиции против аэродрома, мы начали штурм их казармы. Вначале они оказывали некоторое сопротивление, но появление самолетов решило исход боя. Казарма была взята, все офицеры арестованы, в том числе полковник, командир полка, и отправлены в мадридскую военную тюрьму.
В тот день впервые в гражданской войне армия и героический народ Мадрида, самоотверженно защищавший республику, выступили вместе.
Действовавшая с нами группа мадридских рабочих замечательно проявила себя, продемонстрировав огромное чувство ответственности. Они полностью доверились офицерам авиации и добровольно повиновались им. Узнав, что арестованные [337] офицеры будут отправлены в Мадрид, чтобы их участь решил суд, они не выразили ни малейшего протеста.
После взятия казарм артиллерийскому полку был отдан приказ выступить вместе со своими пушками в Мадрид. Арестованных командиров заменили офицерами авиации, во главе полка стал майор артиллерии, приехавший защищать Мадрид.
В это же утро артиллерийский полк в полном боевом порядке продефилировал по улицам Мадрида под приветственные крики народа, несколько удивленного тем, что во главе артиллеристов ехали верхом офицеры-летчики в синей форме и длинных брюках.
Группа, захватившая казарму в Хетафе, продолжала действовать. Она оказала эффективную поддержку с воздуха республиканским отрядам при штурме лагеря Карабанчель.
Без преувеличения могу сказать, что летчики, с первых же дней принимая участие в борьбе против мятежников и в воздухе и на суше, содействовали укреплению морального духа республиканцев и неожиданно доставили большие неприятности врагу. В те дни авиация по-прежнему оставалась организованной и дисциплинированной силой. Она была единственной из всех родов войск, которая без колебаний стала на сторону народа. В этом была огромная заслуга генерала Нуньеса де Прадо.
* * *
Последним редутом мятежников в Мадриде стала казарма Монтанья. Укрепившиеся там - восставший полк и значительная группа фалангистов оказали довольно упорное сопротивление.
Республиканские силы, атаковавшие казарму, состояли в основном из народных дружин. Они были очень плохо вооружены; часть из них включилась в борьбу стихийно, другие откликнулись на призыв своих партий и профсоюзов. В осаде казармы участвовала также небольшая группа жандармов из «Гвардиа де асальто» и военных, присоединившихся к народу.
Поскольку не было общего руководства операцией, наступление велось беспорядочно, и мятежники нанесли республиканцам значительный урон. Наконец удалось договориться о совместных действиях всех групп. Атака должна была начаться бомбардировкой с воздуха. Первая же бомба попала во двор казармы, и это решило исход боя. Тотчас же в окнах появились белые флаги. Республиканцы ворвались в здание. [338]
Восстание в столице было подавлено. Народ Мадрида выиграл первую битву с фашистами.
Засев в казармах, мятежники совершили ошибку. Они побоялись вывести войска на улицу и вступить с народом в открытый бой.
В то раннее утро со мной произошел довольно неприятный случай, едва не окончившийся трагично. Отдав приказ начальнику аэродрома в Хетафе подготовить самолеты для участия в боевых действиях против мятежников, укрепившихся в Монтанья, я вышел в четыре часа утра из министерства и, сев в машину, один отправился к казарме, чтобы сообщить осаждавшим о времени начала бомбардировки ее с воздуха. На Гран Виа мою машину остановил патруль из четырех человек с черно-красными анархическими повязками на шеях. Они открыли дверцу и в упор нацелились в меня из ручного пулемета. Один из них, видимо очень довольный добычей, не отводя пистолета от моей груди, игривым тоном предложил мне выйти из машины. Я мгновенно осознал серьезность положения: эти люди были убеждены, что к ним в руки попал один из офицеров-фашистов. При малейшей оплошности с моей стороны они, не колеблясь, расстреляют меня. В безупречной офицерской форме, хотя в то время все военные-республиканцы уже носили комбинезоны, с подстриженными барскими усиками, я имел вид типичного офицера-фашиста. Стараясь казаться совершенно спокойным, я поздравил их с хорошей организацией службы охраны. Это польстило им, однако они продолжали держать свои пистолеты у моей груди. Затем сказал, что являюсь начальником аэродрома в Хетафе, сейчас направляюсь к казарме Монтанья для руководства бомбардировкой, поэтому не могу терять времени. Если они хотят удостовериться - могут поехать со мной. Видимо, мое предложение их не особенно привлекло, но тем не менее целиться в меня они перестали. По выражению их лиц было видно, что им не хочется отпускать меня. Но они уже начали колебаться. Воспользовавшись их замешательством, я сел в машину и как можно более непринужденно сказал, что больше ждать не имею возможности. Пока они спорили между собой, я включил мотор, дав себе клятву никогда не ездить одному по ночам, ибо со мной это был уже второй случай.
Накануне ночью, когда я тоже ехал куда-то, меня остановил патруль, потребовав пароль. Надо было ответить: «Мы победим фашизм», но, необычайно уставший после нескольких [339] бессонных ночей, я по рассеянности произнес: «Победит фашизм!» На мое счастье, патрульные поняли, что я оговорился, и, рассмеявшись, отпустили, пожелав отоспаться. Нарвись я на какого-нибудь тупицу, он пристрелил бы меня и остался доволен, думая, что прикончил фашиста.