Менжинский не соглашался и настаивал на своем отъезде в Москву.
— Дорогой Вячеслав Рудольфович, вы не представляете себе, какой вы ценный для партии человек. И если не слушаетесь совета, то я дам приказ не выпускать вас из Кисловодска, пока вы не поправитесь, — ответил Дзержинский.
На следующий день, 25 августа, Дзержинский, переговорив с врачом Иоганном Баумгольцем, лечившим Вячеслава Рудольфовича, обратился в ЦК РКП (б) с просьбой разрешить Менжинскому продолжить лечение. Такое разрешение было получено, и Менжинский с Дзержинским еще почти месяц прожили в Кисловодске. Сюда же приехала и Софья Сигизмундовна Дзержинская.
«В Кисловодске, — вспоминает Софья Сигизмундовна, — мы каждый день встречались с Вячеславом Рудольфовичем. Вместе завтракали, обедали, ужинали, отдыхали в садике «Карса», вместе совершали дальние прогулки на машине или лошадях, ездили на Медовый водопад и в другие живописные места. Вячеслав Рудольфович, как и Феликс Эдмундович, очень любил природу, и они вместе любовались прекрасными кавказскими видами».
Но отдыхать совсем уж просто так Вячеслав Рудольфович был не в состоянии. «Менжинскому, — вспоминает Ф. Т. Фомин, — каждый день привозили кипы журналов и газет, советских и иностранных, и он, уединившись, проводил ежедневно несколько часов за чтением газет, журналов и книг». Именно тогда он начал изучать японский язык — пятнадцатый, которым он владел. (Шестнадцатым стал фарси — из-за давней любви к Омару Хайяму.)
В конце сентября 1925 года Дзержинский и Менжинский возвратились в Москву. И снова напряженная работа. В ноябре 1925 года Менжинского постигло несчастье в семье: умерла жена, Мария Николаевна, верный друг и товарищ. Горечь этой утраты Вячеслав Рудольфович переживал очень тяжело и свое личное горе стремился забыть в напряженной работе. Именно к этой поре относится записка к Менжинскому его сестры Людмилы от 26 ноября 1925 года:
«Который раз захожу к тебе и не застаю тебя дома. Нельзя так жить — с раннего утра до поздней ночи утомлять себя, плохо есть, плохо спать. Ты опять доведешь [себя] до полного истощения…»
К весне 1926 года состояние здоровья В. Р. Менжинского снова ухудшилось. Весну и начало, лета Менжинские жили на даче «Шестые Горки» в Архангельском. По соседству была и дача Дзержинских. По воскресеньям Феликс Эдмундович и Вячеслав Рудольфович проводили вместе долгие часы в беседах, преимущественно по вопросам, касающимся их общей работы.
Изучение языков, работа в химической лаборатории, которую Менжинский создал на своей даче, разведение цветов поглощали все его свободное время.
Сотрудники ОГПУ, зная о болезни Менжинского, часто навещали его.
Об одном таком посещении вспоминает Ф. Т. Фомин.
Уезжая осенью 1925 года из Кисловодска, Менжинский говорил ему, работавшему тогда на Северном Кавказе:
— Будете в Москве, обязательно заходите.
Фомин приехал в Москву, зайти к Менжинскому постеснялся. Но случилось так, что они встретились на лестнице в здании ОГПУ.
— Когда приехали? — спросил Менжинский, здороваясь с Фоминым.
— Позавчера…
— А чего ко мне не зашли?
— Неудобно отрывать от дела.
— Покорнейше прошу обязательно зайти. Завтра в одиннадцать часов можете?
— Могу.
«Приехал на второй день к Менжинскому, — продолжает вспоминать Ф. Т. Фомин. — Вячеслав Рудольфович принял любезно. Поздоровался. «Извините, — говорит, — буду разговаривать лежа. Опять приступ проклятой жабы».
«Как здоровье?»
«Да что вы все точно сговорились, вместо того чтобы говорить о деле, только и разговоров, что о здоровье. Приехала из Германии врачебно-медицинская комиссия, сплошь светилы. Вместе с нашими, советскими профессорами освидетельствовали всех народных комиссаров. Почему-то меня включили в этот список. Осмотрела меня эта комиссия и постановила, чтобы я оставил работу и выехал на все лето в Сочи лечиться. А разве можно мне сейчас оставить работу, когда Феликс Эдмундович так перегружен работой в BCHX. Но он настаивает на моем лечении. А сам болен. Многие не знают, как он болен. Я-то знаю, вижу! Нет, не могу я уехать, не могу взвалить свою работу на Феликса Эдмундовича!»
Первый приступ грудной жабы у Феликса Эдмундовича был еще в конце 1924 года. Врачи потребовали, чтобы он ограничил свою работу до четырех часов в день. Но он категорически отверг это требование и продолжал работать по шестнадцать и даже восемнадцать часов в сутки. Днем в ВСНХ, вечером в ОГПУ. Одновременно вел большую партийную работу. Летом 1926 года готовился к Пленуму ЦК, чтобы опровергнуть, разбить лживые утверждения о положении в народном хозяйстве, распространяемые троцкистско-зиновьевской оппозицией. Даже «по воскресениям, будучи на даче за городом, вместо отдыха он сидел над бумагами, проверял представляемые ему отделами ВСНХ таблицы данных, подсчитывая целые столбцы цифр (он, как и раньше, не чурался никакой черной работы)», — вспоминала Софья Сигизмундовна.