— О нет! Нельзя сказать, что она причинила зло! — торопливо перебила ее Люсетта.
— Но вы же говорили, что она, или, лучше сказать, вы сами, — возразила Элизабет, сбрасывая маску, — были обязаны по долгу чести и совести выйти за первого?
Поняв, что ее видят насквозь, Люсетта покраснела, потом побледнела и в тревоге спросила:
— Вы никому про это не скажете, правда, Элизабет-Джейн?
— Конечно нет, если вы этого не хотите.
— Так я должна вам объяснить, что дело гораздо сложнее, хуже, чем могло показаться по моему рассказу. С тем первым человеком у меня создались странные отношения, и мы понимали, что нам надо пожениться, потому что о нас начали говорить. Он считал себя вдовцом. Он много лет ничего не знал о своей первой жене. Но жена вернулась, и мы расстались. Теперь она умерла, и вот он снова начинает ухаживать за мной и говорит, что «теперь мы исполним свое желание». Но, Элизабет-Джейн, это уже совсем новые отношения: возвращение той, другой женщины, освободило меня от всех обетов.
— А разве вы на этих днях не дали ему обещания снова? — спросила девушка.
Она угадала, кто был «первым поклонником».
— Это обещание меня заставили дать под угрозой.
— Да, верно. Но мне кажется, если женщина однажды связала с кем-то свою жизнь, да еще при столь несчастливых обстоятельствах, как это было у вас, она должна стать женой этого человека, даже если не она виновата в том, что произошло.
Лицо Люсетты потемнело.
— Он оказался таким человеком, что за него страшно выходить замуж, — попыталась она оправдаться. — Действительно страшно! И я узнала это лишь после того, как снова дала ему согласие.
— В таком случае остается только один честный путь. Вы вовсе не должны выходить замуж.
— Но подумайте хорошенько! Поймите…
— В этом я убеждена, — жестко перебила ее подруга. — Я правильно угадала, кто этот человек. Это мой отец, и, повторяю, вашим мужем должен быть или он или никто.
Всякое уклонение от общепринятых норм поведения действовало на Элизабет-Джейн, словно красная тряпка на быка. В ее стремлении к добронравию было даже что-то чуть ли не порочное. Она рано познала горе в связи с прошлым своей матери, и потому малейшее нарушение обычаев и приличий приводило ее в такой ужас, о каком и понятия не имеют те, чьего имени не коснулось подозрение.
— Вы должны или выйти замуж за мистера Хенчарда или остаться незамужней. Вы ни в коем случае не должны выходить за другого человека! — продолжала она, и губы ее задрожали от кипевших в ней двух страстей.
— Я с этим не согласна! — воскликнула Люсетта страстно.
— Согласны или нет, так должно быть!
Люсетта правой рукой прикрыла глаза, словно у нее не хватало сил оправдываться, а левую протянула Элизабет-Джейн.
— Как, значит, вы все-таки вышли за него! — радостно воскликнула девушка, бросив взгляд на пальцы Люсетты, и вскочила с места. — Когда же это? Зачем вы меня так дразнили, вместо того чтобы сказать правду? Это замужество делает вам честь! Когда-то, очевидно под пьяную руку, он нехорошо поступил с моей матерью. И, что правда, то правда, он иногда бывает суров. Но вы будете властвовать над ним безраздельно, в этом я уверена, ведь вы такая красивая, богатая, образованная. Он будет вас обожать, и мы все трое будем счастливы вместе!
— О моя Элизабет-Джейн! — горестно вскричала Люсетта. — Я обвенчалась с другим! Я была в таком отчаянии, так боялась, что меня принудят поступить иначе… так боялась, что все обнаружится и это убьет его любовь ко мне… и вот я решила: будь что будет, но я обвенчаюсь с ним немедленно и любой ценой куплю хоть неделю счастья!
— Вы… вышли… замуж за мистера Фарфрэ! — воскликнула Элизабет-Джейн в негодовании.
Люсетта кивнула. Она уже оправилась от смущения.
— Вот почему звонят в колокола, — сказала она. — Мой муж внизу. Он будет жить здесь, пока мы не найдем более удобного дома, и я сказала ему, что хочу, чтобы вы продолжали жить у меня.
— Позвольте мне самой подумать обо всем этом, — быстро ответила девушка, с большим самообладанием подавляя смятение чувств.
— Пожалуйста. Я уверена, что нам будет очень хорошо всем вместе.
Люсетта, сойдя вниз к Доналду, заметила, что он уже чувствует себя здесь совсем как дома, и какое-то смутное беспокойство примешалось к ее радости. Беспокойство это было вызвано не Элизабет-Джейн — о переживаниях девушки она и не подозревала, — а одним лишь Хенчардом.