— А что ты слышал… Доналд, милый? — спросила Люсетта в испуге. Она чуть было не сказала: «Что-нибудь про меня?», но удержалась. Однако она не могла скрыть своего волнения, и глаза ее наполнились слезами.
— Нет, нет… это не так важно, как тебе кажется, — проговорил Фарфрэ, стараясь ее успокоить, хоть и не знал, как знала она, что это действительно важно.
— Хотелось бы мне, чтобы ты решился на то, о чем мы в свое время говорили, — печально промолвила Люсетта. — Бросил бы ты дела, и мы бы уехали отсюда. Денег у нас достаточно, так зачем нам здесь оставаться?
Фарфрэ, видимо, был склонен серьезно обсуждать эту тему, и они говорили об этом, пока им не доложили, что пришел гость. Вошел их сосед, член городского совета Ватт.
— Вы слышали: бедный доктор Чокфилд скончался! Да… сегодня, в пять часов дня, — сказал мистер Ватт.
Чокфилд был тем членом городского совета, который вступил на пост мэра в прошлом ноябре.
Фарфрэ выразил сожаление, а мистер Ватт продолжал:
— Ну, что поделаешь… ведь он уже несколько дней был при смерти, его семья хорошо обеспечена, значит нам остается только принять это к сведению. А зашел я к вам, чтобы задать вам один вопрос, совершенно частным образом. Если я назову вашу кандидатуру в его преемники и не встречу сильной оппозиции, вы согласитесь занять этот пост?
— Но есть другие лица, ближе на очереди, нежели я; к тому же я слишком молод, и люди могут сказать, что я карьерист! — проговорил Фарфрэ, помолчав.
— Вовсе нет. Я говорю не только от своего имени — вашу кандидатуру называло несколько человек. Вы не откажетесь?
— Мы собирались уехать отсюда, — вмешалась в разговор Люсетта, бросив тревожный взгляд на Фарфрэ.
— Это только так, фантазии, — негромко проговорил Фарфрэ. — Я не откажусь, если этого хочет значительное большинство совета.
— Прекрасно, в таком случае считайте себя избранным. У нас и так уже было слишком много мэров-стариков.
Когда он ушел, Фарфрэ промолвил задумчиво:
— Вот видишь, как нами распоряжаются высшие силы! Мы собираемся делать одно, а делаем другое. Если меня хотят выбрать в мэры, я останусь, а Хенчард пусть бесится сколько его душе угодно.
С этого вечера Люсетта потеряла спокойствие духа. Не будь она такой опрометчивой, она не поступила бы так, как поступила, случайно встретив Хенчарда дня два-три спустя. Правда, они встретились в рыночной толчее, а в такой обстановке вряд ли кто стал бы обращать внимание на их разговор.
— Майкл, — начала она, — я снова прошу вас, как просила несколько месяцев назад, вернуть мне все мои письма и бумаги, которые у вас остались… если только вы их не уничтожили! Вы должны понять, как важно предать забвению весь тот период на Джерси в интересах всех нас.
— Вот это мне нравится! Я запаковал каждый клочок бумаги, исписанный вами, чтобы отдать вам все у почтовой кареты… Но не пришли-то вы!
Она объяснила, что смерть тетки помешала ей выехать в тот день.
— А куда вы девали пакет? — спросила она.
Этого он не может сказать… постарается припомнить. Когда она ушла, он вспомнил, что оставил целую кучу ненужных бумаг в своем сейфе, вделанном в стену его прежнего дома, теперь принадлежащего Фарфрэ. Возможно, что ее письма остались там вместе с другими бумагами.
Лицо Хенчарда исказилось кривой усмешкой. Интересно, открывали уже этот сейф или нет?
В тот самый вечер в Кестербридже громко зазвонили в колокола, и город наполнился звуками волынок и медных, деревянных и струнных ансамблей, причем ударные инструменты гремели с отчаянной щедростью. Фарфрэ стал мэром — двести которым-то по счету в длинной веренице мэров, составляющих выборную династию, что восходит к временам Карла I, — и за прекрасной Люсеттой ухаживал весь город… Да вот только, этот червь в бутоне — этот Хенчард… что он мог бы сказать?
А Хенчарду, уже разъяренному ложными слухами о том, что Фарфрэ противился приобретению для него семенной лавочки теперь преподнесли новость о результатах муниципальных выборов, результатах беспрецедентных (ибо Фарфрэ был человек молодой и к тому же шотландец), а потому возбуждавших исключительный интерес. Колокольный звон и музыка, громкая, как труба Тамерлана, невыразимо уязвляли поверженного Хенчарда, и ему казалось, что теперь он вытеснен окончательно.
На следующее утро он, как всегда, отправился на зерновой склад а около одиннадцати часов Доналд вошел во двор через зеленую калитку, ничем не напоминая человека, отмеченного почетным избранием Выборы подчеркнули, что он и Хенчард переменились местами теперь уже во всех отношениях, и скромный молодой человек, видимо, чувствовал себя немного неловко; но Хенчард сделал вид, будто все это ничуть его не задело, и Фарфрэ сразу же оценил по достоинству его поведение.