Но что, если он ошибается и ему вовсе нет необходимости разлучаться с нею, даже когда она выйдет замуж?
Он попытался нарисовать себе картину своей семейной жизни с будущими супругами: вот он, беззубый лев, живет в задних комнатах того дома, где хозяйничает его падчерица; он стал безобидным стариком, и Элизабет нежно улыбается ему, а ее муж добродушно терпит его присутствие. Гордость его жестоко страдала при мысли о таком падении, и все же он ради Элизабет готов был вынести все, даже от Фарфрэ, даже пренебрежение и повелительный тон. Счастье жить в том доме, где живет она, наверное, перевесило бы горечь подобного унижения.
Впрочем, это был вопрос будущего, а пока что ухаживание Фарфрэ, в котором теперь сомневаться не приходилось, поглощало все внимание Хенчарда.
Как уже было сказано, Элизабет-Джейн часто гуляла по дороге в Бедмут, а Фарфрэ столь же часто встречался там с нею как бы случайно. В четверти мили от большой дороги находилась доисторическая крепость Мэй-Дун, громадное сооружение, огражденное несколькими валами, так что человек, стоящий на одном из этих валов или за ним, казался с дороги чуть заметным пятнышком. Сюда частенько приходил Хенчард с подзорной трубой и, наставив ее на неогороженную Via – древнюю дорогу, проложенную легионами Римской империи, – обозревал ее на протяжении двух-трех миль, стараясь узнать, как идут дела у Фарфрэ и очаровавшей его девушки.
Как-то раз, когда Хенчард стоял здесь, на дороге, со стороны Бедмута показался человек; вскоре он остановился. Хенчард приложил глаз к подзорной трубе, ожидая, как всегда, увидеть Фарфрэ. Но на сей раз линзы обнаружили, что это не возлюбленный Элизабет-Джейн, а кто-то другой.
Он был в костюме капитана торгового флота и, всматриваясь в дорогу, повернулся лицом к Хенчарду. Бросив на него взгляд, Хенчард за одно мгновение пережил целую жизнь. Это было лицо Ньюсона.
Хенчард уронил подзорную трубу и несколько секунд стоял как вкопанный. Ньюсон чего-то ждал, и Хенчард ждал, если только оцепенение можно назвать ожиданием. Но Элизабет-Джейн не пришла. По той или иной причине она сегодня не вышла на свою обычную прогулку. Быть может, они с Фарфрэ выбрали для разнообразия другую дорогу. Но не все ли равно? Она придет сюда завтра, и, во всяком случае, Ньюсон, если он решил увидеться с дочерью наедине и сказать ей правду, скоро добьется свидания с ней.
И тогда он не только откроет ей, что ее отец он, но и скажет, с помощью какой хитрости его когда-то отстранили. Требовательная к себе и другим, Элизабет впервые начнет презирать своего отчима, вырвет его из сердца, как подлого обманщика, а вместо него в ее сердце воцарится Ньюсон.
Но в то утро Ньюсон ее не встретил. Постояв немного, он повернул обратно, и Хенчард почувствовал себя смертником, получившим отсрочку на несколько часов. Придя домой, он увидел Элизабет-Джейн.
– Ах, отец! – сказала она простодушно. – Я получила письмо… очень странное… без подписи. Какой-то человек просит меня встретиться с ним сегодня в полдень на дороге в Бедмут или вечером у мистера Фарфрэ. Он пишет, что уже приезжал однажды, чтобы встретиться со мной, но с ним сыграли шутку, и ему не удалось увидеть меня. Я ничего не понимаю; но, между нами, мне кажется, что ключ к этой тайне в руках у Дональда: возможно, это приехал какой-то его родственник, который хочет познакомиться со мной, чтобы высказать свое мнение о его выборе. Мне не хотелось встречаться с ним, не повидав вас. Пойти мне?
Хенчард ответил глухим голосом:
– Да. Иди.
Появление Нъюсона окончательно решило вопрос, оставаться ему в Кэстербридже или нет. Хенчард был не такой человек, чтобы дожидаться неизбежного приговора, когда речь шла о том, что он принимал так близко к сердцу. Давно привыкнув переносить страдания молча, в гордом одиночестве, он решил сделать вид, что все это ему нипочем, но немедленно принять меры.
Он поразил девушку, в которой была вся его жизнь, сказав ей таким тоном, словно уже разлюбил ее:
– Я собираюсь расстаться с Кэстербриджем, Элизабет-Джейн.
– Расстаться с Кэстербриджем! – воскликнула она. – Значит, расстаться… со мной?
– Да. Ведь с лавкой ты одна справишься не хуже, чем мы справлялись вдвоем; а мне не нужны ни лавки, ни улицы, ни люди… лучше мне уехать в деревню одному, скрыться от людей и идти своим путем, а тебе предоставить идти своим.
Она опустила глаза и тихо заплакала. Разумеется, она подумала, что к этому решению он пришел из-за ее любви к Дональду, предвидя, во что, вероятно, выльется эта любовь. Однако она доказала свою преданность Фарфрэ, овладев собой и высказавшись откровенно.
– Мне грустно, что вы так решили, – проговорила она с трудом. – Я, вероятно… возможно… скоро выйду замуж за мистера Фарфрэ, но я не знала, что вы этого не одобряете!
– Я одобряю все, чего тебе хочется, Иззи, – сказал Хенчард хрипло. – Да если б и не одобрял, не все ли равно? Я хочу уйти. Мое присутствие может осложнить твое положение в будущем; словом, лучше всего мне уйти.
Как она ни старалась, движимая привязанностью к Хенчарду, убедить его отказаться от принятого решения, это ей не удалось, – не могла же она убедить его в том, чего сама еще не знала: что она сможет заставить себя не презирать его, обнаружив, что он ей всего только отчим, и заставить себя не возненавидеть его, узнав, каким путем он сумел скрыть от нее правду. А он был уверен, что она и не станет себя заставлять. и не было пока таких слов или фактов, которыми можно было разуверить его.
– В таком случае, – сказала она наконец, – вы не сможете быть на моей свадьбе, а это нехорошо.
– Я не хочу на ней быть… не хочу! – воскликнул он и добавил уже мягче: – А ты все-таки иногда вспоминай обо мне, когда будешь жить новой жизнью… вспомнишь, Иззи?.. Вспоминай обо мне, когда будешь женой самого богатого, самого видного человека в городе, и пусть мои грехи, когда ты узнаешь их все, не заставят тебя забыть, что, хоть я полюбил поздно, зато полюбил сильно.
– Все это из-за Дональда! – промолвила она, всхлипывая.
– Я не запрещаю тебе выходить за него замуж, – сказал Хенчард. – Обещай только не забыть меня совсем, когда…
Он хотел сказать: когда придет Ньюсон.
Волнуясь, она машинально обещала это, и в тот же вечер, в сумерки, Хенчард ушел из города, процветанию которого он содействовал столько лет. Днем он купил новую корзинку для инструментов, вычистил свой старый нож для обрезки сена и завертку для стягивания веревок, надел новые гетры, наколенники и вельветовые штаны, – словом, опять облачился в рабочее платье своей юности, навсегда отказавшись от дорогого, но поношенного костюма и порыжевшего цилиндра, которые со времени его падения отличали его на кэстербриджских улицах как человека, видавшего лучшие дни.
Он ушел незаметно, один, и никто из многих его знакомых не подозревал об его уходе. Элизабет-Джейн проводила его до второго моста на большой дороге, – еще не настал час ее свидания с неизвестным гостем у Фарфрэ, – простилась с ним, непритворно горюя и недоумевая, и задержала его на несколько минут, перед тем как отпустить. Но вот они расстались, и она стояла и смотрела ему вслед, в то время как он, постепенно уменьшаясь у нее на глазах, уходил в даль, по болоту, и желтая соломенная корзинка у него на спине поднималась и опускалась при каждом его шаге, а складки на штанах под коленями то разглаживались, то снова набегали, – смотрела, пока он не скрылся из виду. Элизабет-Джейн не знала, что в эту минуту Хенчард выглядел почти так же, как в тот день, когда он впервые пришел в Кэстербридж около четверти века назад, если не считать того, что многие пережитые им годы ослабили упругость его походки, а безнадежность сгорбила его плечи. отягощенные ношей.