Так он дошел до первого каменного верстового столба, врытого в придорожную насыпь на полпути вверх по крутому холму. Поставив корзинку на камень, он оперся о нее локтями и судорожно дернулся: эта конвульсия была страшнее, чем рыдание, – жестокая, без слез.
– Если бы только она была со мной… со мной! – проговорил он. – Я бы не побоялся никакой, даже самой тяжелой, работы. Но – не судьба. Я, Каин, ухожу один, и поделом мне – отщепенцу, бродяге. Но кара моя не больше того, что я в силах вынести!
Он сурово подавил в себе скорбь, вскинул на плечи корзинку и пошел дальше. Между тем Элизабет, вздохнув о нем, снова обрела утраченное было душевное равновесие и пошла обратно в Кэстербридж. Не успела она дойти до первого дома на краю города, как встретила Дональда Фарфрэ. Очевидно, они сегодня встретились не в первый раз – они просто взялись за руки, и Фарфрэ спросил с тревогой:
– Значит, он ушел… а ты сказала ему?.. Не о нас, а… о том, другом?
– Он ушел, и я сообщила ему все, что знала о твоем знакомом. Дональд, кто он такой?
– Ну, ну, милочка, скоро узнаешь. И мистер Хенчард услышит о нем, если не уйдет далеко.
– Он уйдет далеко… он решил скрыться совсем, чтобы никто ничего не знал о нем!
Она шла рядом со своим возлюбленным и, дойдя до городского колодца, не пошла домой, а вместе с Фарфрэ свернула на Зерновую, улицу. У дома Фарфрэ они остановились и вошли.
Фарфрэ распахнул дверь гостиной на первом этаже и сказал:
– Вот он; ждет тебя.
Элизабет вошла. В кресле сидел широколицый жизнерадостный человек, который приходил к Хенчарду в одно памятное утро больше года назад, а потом на глазах у него сел в почтовую карету и уехал спустя полчаса после приезда. Это был Ричард Ньюсон. Вряд ли стоит описывать встречу Элизабет-Джейн с ее легкомысленным отцом, которого она уже несколько лет считала умершим. Это была волнующая встреча, и не только потому, что Элизабет узнала теперь, кто ее отец. Уход Хенчарда быстро получил объяснение. Когда девушка узнала правду, ей было не так трудно снова поверить в свое кровное родство с Ньюсоном, как и следовало ожидать, ибо поведение Хенчарда подтверждало эту правду. Кроме того, Элизабет выросла, окруженная отцовской заботой Ньюсона, и, если бы даже Хенчард был ее родным отцом, этот, воспитавший ее отец, пожалуй, затмил бы Хенчарда в ее сердце, когда немного сгладилось бы впечатление от прощания с ним.
Ньюсон просто не мог выразить, до чего он гордится такой дочерью. Он то и дело целовал ее.
– Я не стал утруждать тебя встречей со мной на дороге, ха-ха! – проговорил он. – Дело в том, что мистер Фарфрэ сказал: «Поживите у меня денек-другой, капитан Ньюсон, и я приведу ее сюда». – «Прекрасно, – ответил я, – поживу». И вот я здесь.
– Итак, Хенчард ушел, – начал Фарфрэ, закрыв дверь. – Он ушел по своему почину, и, насколько я знаю со слов Элизабет, он очень хорошо относился к ней. Я уже начал слегка беспокоиться, но все вышло как нельзя лучше, и больше у нас не будет никаких затруднений.
– И я так полагаю, – согласился Ньюсон, переводя глаза с одного на другую. – Я говорил себе, раз сто говорил, когда ухитрялся взглянуть на нее украдкой, так, чтобы она меля не заметила: «Слушай, надо тебе на несколько деньков притаиться и ничего не предпринимать, пока что-нибудь не произойдет и дело не обернется к лучшему». Теперь я знаю, что вы человек хороший, так чего же мне еще больше желать?
– Ну, капитан Ньюсон, я буду рад видеть вас здесь хоть каждый день, раз это уже никого не может задеть, – сказал Фарфрэ. – И я подумал, не сыграть ли нам свадьбу у меня в доме: ведь дом просторный, а вы живете на квартире один… значит, если мы устроим свадьбу здесь, это вас избавит от лишних хлопот и расходов, не так ли? Да и молодоженам удобнее, когда не приходится ехать слишком далеко, чтобы попасть домой!
– Всей душой согласен с вами, – отозвался капитан Ньюсон. – Как вы сами сказали, теперь это никого не заденет, раз бедный Хенчард ушел, хотя, останься он здесь, я бы поступил иначе и не стал бы ему поперек дороги: ведь я и так уже однажды ворвался в его семью, и дело зашло столь далеко, что и самый вежливый человек этого не стерпел бы. Но что скажет сама молодая девица? Элизабет, дитя мое, подойди, послушай, о чем мы говорим; нечего смотреть в окошко и притворяться, будто ничего не слышишь.
– Это вы с Дональдом решайте, – негромко отозвалась Элизабет, не отрывая пристального взгляда от какого-то небольшого предмета на улице.
– Прекрасно, – продолжал Ньюсон, снова обращаясь к Фарфрэ и всем своим видом показывая, что он решил обсудить вопрос всесторонне, – так мы и сделаем. И вот еще что, мистер Фарфрэ: раз уж вы берете на себя так много – предоставляете и помещение и прочее, – я внесу свою долю в виде напитков: поставлю ром и джин… пожалуй, дюжины кувшинов хватит, ведь в числе гостей будет много дам, а они, вероятно, небольшие охотницы до выпивки, так что вряд ли стоит особенно увеличивать смету. Впрочем, вам лучше знать. Своих товарищей-моряков и вообще мужчин я угощал не раз, но я не лучше ребенка знаю, сколько стаканов грога может выпить на таких церемониях женщина, если она не пьянчужка.
– Ни одного не выпьет… спиртного нам понадобится немного… очень немного! – сказал Фарфрэ, покачивая головой с несколько удивленным и в то же время серьезным видом. – Предоставьте все это мне.
Поговорив еще немного на эту тему, Ньюсон откинулся в кресле и, глядя в потолок, сказал с задумчивой улыбкой:
– Я вам не рассказывал, мистер Фарфрэ, как Хенчард сбил меня со следа в тот раз?
Фарфрэ ответил, что ему не ясно, на что намекает капитан.
– Ага, я так и думал, что не рассказывал. Помнится, я решил пощадить его доброе имя. Но раз уж он теперь ушел, я могу сказать вам все. Так вот, я приезжал в Кэстербридж месяцев за девять – десять до того, как приехал сюда на прошлой неделе и познакомился с вами. Я был тут дважды. В первый раз я был в городе проездом на запад и не знал, что Элизабет живет здесь. Затем, услышав где-то – забыл, где именно, – что некий Хенчард был здесь мэром, я снова приехал сюда и утром зашел к нему. Вот шутник! Он сказал, что Элизабет-Джейн умерла много лет назад.
Элизабет теперь стала внимательно прислушиваться к его рассказу.
– Но мне и в голову не пришло, что этот субъект меня морочит, – продолжал Ньюсон. – И вы не поверите, я так расстроился, что пошел обратно, сел в ту самую почтовую карету, в которой приехал, и отправился дальше, не пробыв в городе и получаса. Ха-ха!.. Неплохая была шутка, и он хорошо ее разыграл, надо отдать ему должное!
Элизабет-Джейн была поражена.
– Шутка?! О нет! – воскликнула она. – Значит, он все эти месяцы держал меня вдали от тебя, тогда как ты мог бы жить здесь, отец!
Ньюсон подтвердил, что так оно и было.
– Нехорошо он поступил! – сказал Фарфрэ.
Элизабет вздохнула.
– Я сказала, что никогда не забуду его. Но нет! Мне кажется, я теперь обязана его забыть!
Ньюсон, как и многие скитальцы, жившие в чужих краях, среди людей с иными правами и иными представлениями о жизни, не мог понять, почему преступление Хенчарда так велико, хотя сам же пострадал от него больше всех. Заметив, что на отсутствующего преступника нападают всерьез, он стал на сторону Хенчарда.
– Ну, в сущности, он ведь не сказал и десяти слов, – пытался оправдать его Ньюсон. – И мог ли он знать, что я такой простак и поверю ему на слово? Он был виноват не больше меня, бедняга!
– Нет! – твердо проговорила Элизабет-Джейн, уже пережившая внутренний переворот. – Он угадал, какой ты… ты всегда был чересчур доверчив, отец, – мама это сто раз повторяла, – и он так поступил, желая сделать тебе зло. После того как он целых пять лет держал меня вдали от тебя, утверждая, что он мой отец, он не должен был так поступать.
Вот так они беседовали, и некому было разубедить Элизабет и хоть в какой-то мере умалить вину отсутствующего.
Впрочем, будь Хенчард здесь, он и сам вряд ли стал бы оправдываться, – так мало он ценил себя и свое доброе имя.