К тому времени тосты и речи уступили место песням; о пшенице было окончательно забыто. Мужчины, жестикулируя, рассказывали друг другу веселые истории, которые вызывали громкий смех, доходивший до того, что лица сводила судорога. У иных был такой вид, точно они не знали, как и зачем здесь очутились и как теперь доберутся домой, и они продолжали сидеть с дурацкими улыбками. Широкоплечие крепыши стали походить на горбунов; люди, державшиеся с достоинством, утратили свою осанку, как-то странно согнулись и скособочились; головы тех, кто пообедал с чрезмерной основательностью, почему-то ушли в плечи, а уголки ртов и глаз подтянулись кверху. Один лишь Хенчард избежал этих превращений: он сидел все так же прямо, в немом раздумье.
Пробило девять. Элизабет-Джейн повернулась к своей спутнице.
— Уже вечереет, мама, — сказала она. — Что вы думаете делать?
К ее великому удивлению, мать стала какой-то на редкость нерешительной.
— Нужно найти пристанище, где бы переночевать, — пробормотала она. — Я видела… мистера Хенчарда. Вот все, чего я хотела.
— На сегодня этого, во всяком случае, достаточно, — успокоительно сказала Элизабет-Джейн. — Мы можем и завтра подумать, как нам поступить. А сейчас — не правда ли? — надо решать, где найти приют.
Так как мать не отвечала, Элизабет-Джейн пришли на память слова лакея, что «Три моряка» — гостиница с умеренными ценами. Рекомендация, пригодная для одного, могла оказаться пригодной и для другого.
— Пойдемте туда, куда пошел этот молодой человек, — сказала она. — Вид у него приличный. Что вы скажете?
Мать согласилась, и они пошли вниз по улице.
Между тем, задумчивость, вызванная, как мы видели, запиской, продолжала владеть мэром; наконец, шепнув соседу, чтобы тот пересел на его стул, он смог покинуть председательское место. Произошло это тотчас после ухода его жены и Элизабет.
За дверью парадного зала он увидел лакея и, поманив его, спросил, кто принес записку, которую передали четверть часа тому назад.
— Молодой человек, сэр… какой-то путешественник. Похож на шотландца.
— Он не сказал, как она к нему попала?
— Он сам написал ее, сэр, стоя тут, под окном.
— О!.. Сам написал… Этот молодой человек здесь, в гостинице?
— Нет, сэр. Кажется, он пошел к «Трем морякам».
Мэр, заложив руки за фалды фрака, зашагал взад и вперед по вестибюлю гостиницы, словно наслаждаясь прохладой после жаркой комнаты, из которой он вышел. Но не могло быть сомнений в том, что на самом деле им все еще владеет какая-то идея… Наконец, он подошел к двери столовой, прислушался и убедился, что песни, тосты и разговоры продолжаются с успехом и в его отсутствие. Члены корпорации[7], горожане, торговцы, крупные и мелкие, до такой степени нагрузились утешительными напитками, что и думать забыли не только о мэре, но и обо всех тех бесконечных политических, религиозных и социальных различиях, о которых почитали необходимым помышлять в дневную пору и которые разделяли их, как железная решетка. Увидев это, мэр взял цилиндр, надел с помощью лакея легкое парусиновое пальто, вышел и остановился под портиком.
Теперь на улице было очень мало народу, и взгляд его, повинуясь какой-то притягательной силе, обратился к нижнему концу улицы и остановился на доме, находившемся в ста ярдах от него. Это был дом, куда отправился написавший записку, — «Три моряка»: два высоких конька крыши, окно-фонарь и свет в проходе под аркой видны были с того места, где стоял мэр. Сначала он смотрел туда, не отрываясь, потом направился в ту сторону.
Это старинное здание, где находили пристанище и люди и животные, теперь, к сожалению, снесенное, было построено из мягкого песчаника; оконные проемы, разделенные надвое столбиками из того же материала, были явно не перпендикулярны к фундаменту здания. Окно-фонарь, весьма популярное среди посетителей гостиницы, было закрыто ставнями; в каждом виднелось отверстие в форме сердца, несколько более суженного в области правого и левого желудочков, чем наблюдается в природе. За этими освещенными отверстиями, на расстоянии трех дюймов от них, находились в этот час, как было известно всякому прохожему, румяные физиономии Билли Уилса, стекольщика, сапожника Смарта, торговца всевозможными товарами Базфорда и других более второстепенных личностей, рангом пониже, чем те, что обедали в «Королевском гербе»; у каждого была глиняная трубка в ярд длиною.
Над входом возвышалась четырехцентровая арка в стиле Тюдоров, а над аркой — вывеска, на которую падал сейчас свет фонаря, висевшего напротив. Моряки, изображенные на ней художником только в двух измерениях — иными словами, плоскими, как тени, — стояли в ряд, словно паралитики. Находясь на солнечной стороне улицы, три товарища порядком пострадали: покоробились, потрескались, выгорели, съежились и превратились в едва видимую пленку на вывеске, состоявшей из волокон, сучков и гвоздей. Такое положение вещей было вызвано не столько небрежностью хозяина гостиницы Стэнниджа, сколько невозможностью найти в Кестербридже живописца, который взялся подреставрировать эти ставшие традиционными фигуры.
К гостинице вел длинный, узкий, тускло освещенный проход, где сталкивались лошади, направлявшиеся к своим стойлам за домом, и завсегдатаи, приходившие и уходившие, причем последние немало рисковали тем, что животные отдавят им ноги. Приличные конюшни и добрый эль «Моряков» — хотя до обоих нелегко было добраться, ибо к ним вел только этот узкий проход, — пользовались, тем не менее, постоянным вниманием мудрых старых голов, которые знали, что хорошо, а что плохо в Кестербридже.
Хенчард постоял несколько секунд перед гостиницей; затем, изменив по возможности парадность своего костюма, для чего застегнул доверху парусиновое пальто, чтобы скрыть манишку, и придав себе обычный, повседневный вид, вошел в дверь гостиницы.
Глава VII
Элизабет-Джейн и ее мать прибыли сюда минут на двадцать раньше него. Перед домом они остановились, размышляя о том, не окажется ли даже это скромное заведение, хотя и рекомендованное как недорогое, слишком обременительным по своим ценам для их тощего кошелька. Но в конце концов они собрались с духом, вошли и предстали перед хозяином гостиницы Стэнниджем, молчаливым человеком, который наливал и разносил по комнате пенящиеся кружки, наравне со своими служанками. Однако в отличие от них его движениям была свойственна величавая медлительность, как и подобает тому, кто сам, по доброй воле, занимается не обязательным для него делом. Да он бы им и не занимался, если бы не приказ хозяйки гостиницы, особы, неподвижно сидевшей за стойкой, но зорким глазом и настороженным ухом улавливавшей и подмечавшей через открытую дверь неотложные нужды клиентов, коих не замечал ее супруг, хотя и находившийся поблизости. Элизабет и ее мать были равнодушно приняты в качестве постояльцев и отведены в маленькую спальню под одним из коньков крыши, где они и расположились.
По-видимому, в гостинице считалось необходимым вознаграждать постояльцев за старомодное отсутствие удобств, кривизну и мрачность коридоров, полов и окон обилием чистого постельного и столового белья, видневшегося повсюду, что совершенно потрясло наших путешественниц.
— Слишком здесь хорошо, нам это не по карману! — сказала старшая, с опаской осматривая комнату, как только они остались одни.
— Я тоже этого опасаюсь, — сказала Элизабет. — Ко мы должны соблюдать приличия.
— Мы должны расплатиться, а потом уже думать о приличиях, — возразила ее мать. — Боюсь, что мистер Хенчард занимает слишком высокое положение, чтобы мы могли навязывать ему наше знакомство; значит, надо полагаться только на свои кошельки.
— Я знаю, что я сделаю, — сказала Элизабет-Джейн, выждав некоторое время, пока там, внизу, об их нуждах как будто вовсе забыли, занявшись неотложными делами. И выйдя из комнаты, она спустилась по лестнице и прошла в бар.
7
Члены корпорации. — До реформы органов местного самоуправления в 1835 г. городские учреждения функционировали на основе королевских хартий, признававших за узким кругом лиц, входящих в «корпорацию», право вершить общественные дела в пределах города. Защищенные хартией члены таких корпораций избирали на городские должности друг друга и были почти совсем безответственны; коррупция английских городских самоуправлений была очевидна, нередко должности передавались по наследству, интересы корпорации, как правило, шли вразрез с интересами жителей города, привыкших к системе подкупов, на которых строилось все управление городским хозяйством. Только в 1835 г. был издан закон о реформе городского самоуправления, этим законом прежние замкнутые корпорации заменены были городскими советами, избираемыми квартирохозяевами города. Действие «Мэра Кестербриджа», как видно из первых строк романа, начинается в эпоху, предшествующую этой реформе.