Его коллеги из городского совета отнеслись к нему не очень сочувственно. Теперь Хенчард был уже не так популярен, как года два назад, когда они выбрали его мэром за поразительную энергию. Эта энергия приносила им пользу всем вместе, но не раз уязвляла каждого из них в отдельности. Итак, он вышел из ратуши и пошел по улице один.
Вернувшись домой, он, видимо, вспомнил о чем-то со злорадным удовлетворением. Он позвал Элизабет-Джейн. Войдя и увидев его лицо, она встревожилась.
— Ты ни в чем не провинилась, — сказал он, заметив ее беспокойство. — Я хочу только предостеречь тебя, милая. Этот человек… Фарфрэ… так вот, насчет него. Я два-три раза видел, как он разговаривал с тобой… он танцевал с тобой на празднике и провожал тебя домой. Не бойся, не бойся, я ни в чем тебя не обвиняю. Но слушай: скажи мне, ты не дала ему какого-нибудь опрометчивого обещания? Не зашла хоть чуть-чуть дальше пустой болтовни и тому подобного?
— Нет. Я ничего ему не обещала.
— Прекрасно. Все хорошо, что хорошо кончается. Я требую, чтобы ты с ним больше не виделась.
— Хорошо, сэр.
— Ты обещаешь?
Она с минуту поколебалась, потом сказала:
— Да, если вы этого очень хотите.
— Хочу. Он враг нашей семьи!
Когда она ушла, он сел и крупным почерком написал Фарфрэ следующее письмо:
«Сэр, прошу Вас отныне прекратить знакомство с моей падчерицей. Она, со своей стороны, обещала больше не принимать Вашего ухаживания, и я поэтому надеюсь, что Вы не будете навязываться ей.
М. Хенчард».
Казалось бы, у Хенчарда должно было хватить дальновидности, чтобы понять, что нет лучшего modus vivendi[15] по отношению к Фарфрэ, как поощрить его ухаживание и залучить его себе в зятья. Но упрямый мэр был не способен подкупить конкурента таким путем. Хенчард был безнадежно далек от всяких обывательских уловок этого рода. Любил он или ненавидел — все равно в дипломатии он был туп, как буйвол, а его жена не решилась указать ему путь, который сама, по многим причинам, выбрала бы с радостью.
Тем временем Доналд Фарфрэ открыл врата торговли на свой страх и риск в одном доме на Дарноверском холме — как можно дальше от складов Хенчарда, ибо твердо решил избегать клиентов своего бывшего друга и хозяина. Молодой человек считал, что на этом поприще для них обоих дела хватит с избытком. Город был невелик, но вел сравнительно крупную торговлю зерном и сеном, и Фарфрэ, обладавший врожденной сметливостью, полагал, что он может с успехом принять в ней участие.
Он взял себе за правило не делать ничего такого, что могло бы показаться торговой конкуренцией с мэром, и даже отказал своему первому клиенту, крупному фермеру с хорошей репутацией, только потому, что Хенчард вот уже три месяца вел с ним дела.
— Когда-то он был моим другом, — сказал Фарфрэ, — и не мне отбивать у него клиентов. Очень жалею, что не оправдал ваших ожиданий, но не могу наносить ущерб торговым делам того, кто сделал мне столько добра.
Несмотря на такой образ действий, дела шотландца процветали. Оттого ли, что его энергия северянина была непреодолимой силой в среде рыхлых дельцов Уэссекса, или ему просто везло, но, так или иначе, все ему удавалось, за что бы он ни взялся. Как только он, подобно Иакову в Падан-Араме[16], скромно ограничил себя «пятнистыми и пестрыми козами», то есть не очень многообещающими сделками, — все «пятнистое и пестрое» начало «плодиться и множиться».
Но объяснялось это не удачливостью, — она тут, вероятно, была почти ни при чем. «Характер — это судьба», сказал Новалис, а характер Фарфрэ был прямо противоположен характеру Хенчарда, о ком, так же как и о Фаусте, можно было сказать: «Неистовый, хмурый, он покинул пути обыкновенных людей, и ни один луч света не указал ему верной дороги».
Фарфрэ своевременно получил письмо с требованием прекратить ухаживание за Элизабет-Джейн. Но его знаки внимания к ней были столь незначительны, что это требование оказалось почти излишним. Правда, она ему очень нравилась, но после недолгого размышления он решил, что лучше ему пока не играть роли Ромео как в интересах девушки, так и в своих собственных. Таким образом, его чувство было задушено еще в зародыше.
Настало время, когда Фарфрэ — как он ни старался избегать столкновений со своим бывшим другом — оказался вынужденным прибегнуть к самозащите и вступить с Хенчардом в коммерческий бой не на жизнь, а на смерть. Он уже больше не мог отражать бешеные атаки Хенчарда, только уклоняясь от борьбы. Едва началась между ними война цен, ею заинтересовались все, а кое-кто предугадал ее исход. Все отчасти объяснялось тем, что дальновидность Севера боролась тут с упрямством Юга, нож — с дубиной, а оружие Хенчарда было такого рода, что если оно не поражало насмерть с первого или второго удара, то владелец его оказывался во власти своего противника.
Почти каждую субботу они встречались в толпе фермеров, которые еженедельно сходились на рыночную площадь по своим делам. Доналд всегда был готов и даже стремился сказать Хенчарду несколько дружеских слов, но мэр неизменно смотрел куда-то мимо своего бывшего друга с гневным видом человека, который много потерпел и потерял из-за него и ни за что не простит обиды, — смущенное недоумение Фарфрэ ничуть не умиротворяло его. В зале хлебной биржи у всех крупных фермеров, торговцев зерном, мельников, аукционистов и других дельцов были свои, официально предоставленные им стойки, на которых краской были обозначены их фамилии, и когда к знакомой череде «Хенчард», «Эвердин», «Шайнер», «Дартон» и так далее прибавилась стойка с фамилией «Фарфрэ», написанной свежей краской и крупными буквами, Хенчарда это больно кольнуло, — подобно Беллерофону[17], он отошел от толпы, с язвой в душе.
С этого дня имя Доналда Фарфрэ почти никогда не упоминалось в доме Хенчарда. Если за завтраком или обедом мать Элизабет-Джейн по забывчивости начинала говорить о своем любимце, дочь взглядом умоляла ее замолчать, а муж спрашивал:
— Как… значит, ты тоже мой враг?
Глава XVIII
Случилось несчастье, которого Элизабет с некоторых пор ожидала, как пассажир, сидящий на козлах, ожидает толчка, заметив рытвину на дороге.
Мать Элизабет заболела и почувствовала себя так плохо, что не смогла выйти из своей комнаты. Хенчард, всегда обращавшийся с ней хорошо, кроме как в минуты раздражения, сейчас же послал за самым богатым и известным врачом, которого считал самым лучшим. Наступило время ложиться спать, но свет не гасили всю ночь. Через день-два больная выздоровела.
Элизабет, не смыкавшая глаз, утром не явилась к завтраку, и Хенчард сидел за столом один. Он изумился, увидев адресованное ему письмо с острова Джерси, написанное почерком, который был ему так хорошо знаком, но который он меньше всего ожидал увидеть вновь. Взяв письмо, он смотрел на него, как на картину или видение, напоминающие о поступках, когда-то им совершенных; наконец он прочел его, как нечто завершающее события, не имевшие большого значения.
Женщина, пославшая письмо, писала, что она наконец поняла, как бессмысленно продолжать их отношения теперь, когда он женился вновь. Она вынуждена признать, что вторичная женитьба была единственно правильным выходом для него. «Итак, — продолжала она, — я, по зрелом размышлении, от души прощаю Вам то, что Вы поставили меня в такое трудное положение, ведь я помню, что, когда завязывалось наше не очень удачное знакомство, Вы ничего от меня не скрыли и со свойственной Вам суровостью указали мне на то, что в близости с Вами есть известный риск, хоть он и казался небольшим после восемнадцатилетнего молчания Вашей жены. Поэтому я считаю, что мне просто не повезло, а Вас не виню ни в чем.
Итак, Майкл, прошу Вас забыть о тех письмах, которыми я докучала Вам изо дня в день в пылу чувства. Они были написаны в то время, когда я считала, что Вы поступили со мной жестоко, но теперь я более точно узнала, в каком положении Вы очутились и как неделикатны были мои упреки.
16
Подобно Иакову в Падан-Араме. — Гарди уподобляет удачливого Фарфрэ библейскому Иакову, чей скот, полученный им у Лавана, хорошо плодился и принес ему богатство.
17
Беллерофон— герой древнегреческого мифа, победивший на своем коне Пегасе чудовище Химеру и амазонок; Хенчард, отошедший от толпы с «язвой в душе», напоминает Гарди Беллерофона, который, по Гомеру, ушел в одиночестве в Элейскую долину, когда навлек на себя гнев богов.