— Лена!
Сглотнув, Катя распахнула сумку и достала скатку бинта:
— Сейчас, Леночка, ты только не умирай!
Пока она сделала один виток бинта, глаза Лены остекленели, невидяще глядя в небо, исполосованное лучами прожекторов. Не решаясь оставить Лену, Катя прижала к себе её голову, но тут раздался новый взрыв и дом на противоположной стороне улицы медленно сложился в гармошку. Началась бомбардировка.
Оставив Лену, Катя побежала на место дымящихся развалин, укрытых столбом пыли. С другого конца улицы навстречу ей тоже бежали люди.
Под обломками истошно визжал ребёнок. Обдирая руки, Катя вцепилась в кусок бетона, ей на помощь пришёл седобородый старик в длинном пальто. Вдвоём они отвалили камень, и Катя сразу схватила малыша в охапку. Он конвульсивно вздрагивал, таращил глаза, но был жив, хотя одна ручка висела плетью.
Перехватив конец бинта зубами, Катя несколькими движениями примотала перелом к найденной дощечке. Ребёнок снова начал кричать. Она отдала его в чьи-то руки и кинулась к лежащему на земле старику. И снова перевязка, неясное бормотание, плач.
Снаряды барабанили слева и справа. Катя их не боялась, она вообще ничего не чувствовала, но, слыша раскат выстрела, наклонялась и прикрывала раненого своим телом, а если понадобилось, то не задумываясь отдала бы за него свою жизнь. Не потому что она его любила, а потому что так надо, и это «надо» сейчас было самым главным на свете.
Пленный ефрейтор 1-й батареи 768-го артдивизиона Вилли Беккер на Нюрнбергском процессе говорил: «…задача дивизиона состояла в обстреле Ленинграда. Когда я прибыл в дивизион, командир батареи мне сказал: «Ваша задача — уничтожение Ленинграда». Мы точно знали, что в Ленинграде много гражданского населения, по нему мы и стреляли. У нас вошло в обычай, когда стреляли по городу Ленинграду, говорить так: «Это привет Ленинграду». На нашей батарее два орудия так и назывались — «Ленинград»».
Фриц Кепке, фельдфебель, командир 2-го орудия 2-й батареи 2-го дивизиона 910-го артиллерийского полка, заявил:
«Для обстрела Ленинграда на батареях имелся специальный запас боеприпасов, отпускавшихся сверх лимита в неограниченном количестве…
…Все расчеты орудий знали, что обстрелы Ленинграда были направлены на разрушение города и уничтожение его гражданского населения. Стреляя по городу, солдаты и офицеры сопровождали выстрелы выкриками, вроде следующих: “Привет большевикам!”, “Эх, посмотреть бы, как рушится квартал!”, “Ещё куча трупов!”, “А ну, давай фарш!”»
Пленный Ловнен Рудольф из 9-й батареи 240-го артполка 170-й пехотной дивизии на допросе показал:
«Артбатареи 240-го артполка вели огонь по Ленинграду утром, часов в 8–9, днем с 11 до 12 часов, вечером наиболее интенсивно с 17 до 18 часов и затем с 20 до 22 часов одиночными выстрелами. Основная задача была — обстрел жилых зданий и истребление жителей Ленинграда, поэтому мы вели огонь в то время, когда на улицах города было наибольшее скопление жителей»[10].
В увольнение Катю отпустили на три часа. Времени в обрез — сбегать проведать Егора Андреевича и обратно. Когда она видела его в последний раз, он очень похудел и стал похож на хищную птицу с огромным клювом и печальными мудрыми глазами.
Для гостинца Катя припасла тоненький ломтик хлеба, сэкономленный от обеда. Так делали почти все девушки из местных, полностью съедали свой паёк только приезжие. Заворачивая сухарик в чистую бумажку, Катя вдруг с нежностью подумала, что считает себя ленинградской, а дом Егора Андреевича своим единственным домом.
Она представила, как придёт на кухню и развернёт свёрток с кусочком хлеба. То-то будет радости. А для Нины с Ваней она спрятала две карамельки, выданные вчера к чаю вместо сахара. А ещё выдавали дольки шоколада. Они таяли во рту, оставляя на языке долгое ощущение невыразимой сладости. Какая она была дурочка, что до войны не любила шоколад. Однажды даже скормила шоколадную плитку колхозному борову Борьке. Прошлой ночью приснилась шоколадка, глупо потраченная на Борьку, и Катя проснулась от чувства невыносимой потери.
Домой удалось добраться без обстрелов. Ноябрь звенел под каблуками лёгким морозцем на застывших лужах. Вчера было седьмое ноября, и по радио рассказывали про парад на Красной площади. Девушки в казарме слушали, сгрудившись у радиоточки. Серьёзные лица, застывшие слёзы и гордость в глазах. Катя подумала, что этот парад останется в памяти людей самым торжественным и скорбным из всех парадов, которых обязательно будет ещё много, очень много.