Над Невой выл ветер и сгущалась сумерки. Ровно в семнадцать часов, по аккуратному немецкому расписанию, бабахнула канонада обстрела. На слух Вера определила, что бьют по Кировскому заводу, это далеко отсюда. Говорят, Кировский танкостроительный наполовину разворочен взрывами, в цехах жгут костры, но работают. Недавно по улице прогрохотали танки. Вера видела их из окна и сразу же вспомнила о муже. Жив ли Васенька? Писем давно нет.
Девочки в варежках набирали воду с головокружительной медлительностью. Вера сжала губы: старшей девочке столько же, сколько её Ниночке, но Нину совсем не держат ноги. Чувствуя нарастающую злость на незнакомую девочку, Вера рывком опустила бидон в прорубь и поползла обратно, расплёскивая воду себе на руки.
Задержавшись у скользкого подъёма, она попыталась подняться и откатилась назад.
«Ну, вот и всё, — мелькнула в голове успокоительная мысль, — теперь навсегда останусь здесь рядом со Снегурочкой». Но вдруг, словно с небес, раздались детские голоса и навстречу протянулись четыре тонкие ручонки в ярких цветных варежках:
— Тётенька, держитесь, мы вам поможем.
Милые мои, милые!
Не вытирая слёз от бьющего ветра, Вера подала бидон, чтобы прочно вцепиться в обледеневшие снежные ступени. И снова её поддержала детская ручка в яркой варежке. Прикосновение к плечу было совсем слабым, невесомым, но иногда хватает малого, чтобы почувствовать точку опоры. Каждому посылается свой спаситель.
«Я не должна умереть. Мне нельзя», — сказала себе Вера, и словно бы из воя сирены выловила далёкий ответ:
«Не хочешь — не умирай».
«Не умру», — пообещала она в пустоту.
Задеревеневшие пальцы разжались, вода из бидона пролилась Вере на ноги, и ей вдруг стало тепло и хорошо.
— Вера! Вера! Вера!
Голос отдавался в ушах громко, словно дребезжание листа железа на ветру. Она плотнее сомкнула веки, намереваясь снова отключиться, но щекам стало жарко и больно.
С трудом раскрыв глаза, Вера увидела склонившуюся над ней Катю, которая тёрла ей лицо комками снега.
— Вера! Очнулась? Слава Богу! Давай вставай!
Поддерживая Веру под спину, Катя вытащила её из сугроба и повела домой. Там тепло, горячий чай, который ленинградцы приучились пить с солью вместо сахара, и кусочек хлеба, подсушенный на горячей плите.
— Что со мной было?
Вера с трудом выговаривала слова, но старалась помочь Кате вести себя и не завалиться на бок.
— Обычный голодный обморок.
— Обычный?
— Иди не разговаривай, береги силы, — сказала Катя, — дом уже близко. — И чтобы немножко подбодрить Веру, добавила услышанную от Сергея новость: — Говорят, скоро увеличат норму хлеба.
— Правда? Откуда ты знаешь?
— От надёжного друга, шофёра. Он привёз в город несколько мешков муки, только не сказал откуда, потому что это военная тайна.
— А я ведь тоже слышала, — едва ворочая языком, ответила Вера, — от читательницы. — Она вдруг остановилась, и на её лице промелькнуло понимание. — Точно! Как же я сразу не догадалась?!
— Ты о чём, Вера? Скажи, не томи, — затеребила её Катя.
— Про Ладожское озеро. — Ещё качаясь от слабости, Вера вцепилась в Катину шинель и горячо зашептала: — Понимаешь, одна читательница работает в госпитале, и вот она проболталась, что к ним привезли несколько обмороженных мужчин с воспалением лёгких.
Катино сердце стукнуло и замерло от волнения:
— Вера, говори, говори скорее!
— Читательница сказала, что они провалились под лёд Ладожского озера, потому что прокладывали путь на Большую землю. Понимаешь, напрямик, через Ладогу. Хлеб по воде!
В Катиных мыслях вспыхнуло воспоминание об осунувшемся от усталости, но ликующем лице Сергея. Ей стало радостно и страшно.
— Вера, у вас есть карта Ленинградской области?
— Конечно! Катюша, пойдём скорее, мы должны увидеть ледовую дорогу собственными глазами.
Мороз не позволял стоять на месте, и Катя с Верой двинулись по заледеневшей улице, но теперь уже не Катя вела Веру, а Вера шла впереди, словно её поддерживала невидимая рука.
Неужели правда будет прибавка хлеба, а в городе перестанут умирать дети?
Навстречу Кате и Вере брели такие же тени, какими сейчас были они сами, и Кате хотелось крикнуть во весь голос: «Не отчаивайтесь, помощь близко! Доживите, не умирайте!»
У дверей подъезда их застигла сирена воздушной тревоги.
Тяжело осев на скамейку, ручку барабана крутил сам Егор Андреевич, исхудавший так, что в профиль лицо его казалось плоско вырезанным из куска коричневого картона.