— Извините, — чуть слышно выговорил мальчик.
— Надо же осторожнее, Валерик! — с укором сказала Анна Владимировна. — Разве так дежурные встречают гостей?
— Я не хотел, — оправдывался Валерик.
— Ну, ничего, ничего. Все в порядке. Только больше не носись так, — Анна Владимировна поставила на место опрокинутую чашку. — Подавай, пожалуйста, завтрак и нам.
Они устроились за отдельным столиком у окна, и через минуту перед ним уже стоял Валерик с полным подносом.
— Однако быстрый ты, — улыбнулась Анна Владимировна. — А больше никого с ног не сбил?
— Нет, — помотал головой Валерик.
Он сначала поставил поднос на соседний свободный столик и чистой тряпочкой старательно протер клеенку. По тому, как снимал с подноса и ставил перед Анной Владимировной и Зоей тарелки с кашей и чашки с кофе, было видно, что старается он делать все как можно лучше.
Поставив все на стол, Валерик отошел в сторону, словно дожидаясь, не будет ли еще каких-нибудь распоряжений. Но Анна Владимировна улыбнулась ему:
— Спасибо, Валерик. Можешь возвращаться к своим обязанностям.
Валерик удалился, слегка косолапя.
И вот Зоя уже третий день в Калиновке. Сразу после завтрака поднимается наверх в маленький кабинет и открывает шкаф с папками. Как много их она уже просмотрела и как много еще остается! Письма, письма… В конвертах и без конвертов, написанные чернилами или карандашом, выведенные красивым почерком и нацарапанные неумелой, нередко детской рукой. Писем, еще недавних, на свежей белой бумаге, и очень старых. Многие листки пожелтели, пожухли, чернила расплылись, карандаш стерся, и трудно уже разобрать написанное. И откуда только их нет! Из Москвы и Вильнюса, из Дорогобужа и Алма-Аты, из Полоцка и Мозыря, из Гродно и Вилейки, из Ялты и Воронежа.
Анна Владимировна предупредила Зою, чтоб особенно внимательно читала подписи — в конце писем и на конвертах. Надо отыскать фамилию Новаторова. И Зоя искала. В основном только на это она и обращала внимание, но временами какое-то слово или фраза невольно привлекали внимание, и тогда Зоя начинала читать все письмо — одно, второе. В основном письма были адресованы Анне Владимировне и Ивану Гавриловичу. Некоторые начинались словами: «Дорогие товарищи!»
Писали родители, которые искали своих детей, родители, которые уже нашли их. Писали сами дети, уезжая куда-нибудь или насовсем покидая Калиновку.
«Дорогая Анна Владимировна! — прочла Зоя в одном письме. — Хочу написать вам о своей большой радости. У меня родилась дочь, очень красивая, здоровенькая и большая. Ей три месяца, а в консультации говорят, что она как пятимесячная. Дочку мы с мужем назвали Аннушкой, в вашу честь. Я своему мужу много о вас рассказывала, и он вас уже знает. Если будет у вас время, приезжайте к нам в гости. Муж у меня очень хороший и мы будем вам очень рады.
Катя Веремейчик».
Зоя понимала, что у нее нет времени перечитывать письма: ей не хватит тогда и нескольких недель. У нее и так уже начинает кружиться в голове — от неразборчивых почерков, от пыли, накопившейся в старой бумаге, от напряжения и внимания, с которыми она проделывала свою работу. Временами ей начинало казаться, что ничего она здесь не найдет, что не могут сохраниться письма, написанные столько лет назад, что они либо затерялись, либо истерлись в пыль и тогда руки опускались. Но она вспоминала больную мать, потерявшую здоровье еще тогда, когда потеряла Шурика, вспоминала фотографию юноши, которую видела у Рени, и снова начинала искать.
«Дорогой Иван Гаврилович! — прочла она в одном письме. — Это письмо я пишу вам своими собственными руками. Научился. В этом году я даже поступил в педагогический институт. Есть у меня и девушка. Зовут ее Лена. Она мне настоящий друг и верный товарищ. Так что жизнь у меня только начинается, а я не забыл, что однажды сказал вам, что она уже кончилась. Спасибо вам за все, что вы для меня сделали. На всю жизнь я считаю вас своим отцом.
Эраст Горделадзе».
— Анна Владимировна, а почему тут один человек хвастает, что своими руками письмо написал? — заинтересовалась Зоя.
— Где?
— Вот, — показала Зоя письмо.
— А, это наверно, от Эрика Горделадзе. У него, Зоенька, нет обеих рук. Оторвало миной.
Анна Владимировна сняла очки, в задумчивости поднесла дужки к губам. Она смотрела на письмо, которое было у Зои в руке, и словно что-то припоминала, что-то в этом письме она видела такое, чего не видела Зоя.
— Как ему трудно было учиться, — рассказывала Анна Владимировна, глядя на письмо, — по два года в одном классе сидел. Пока был маленький, кажется, не так страдал, а стал подрастать, совсем отчаялся. Перестал есть, разговаривать ни с кем не хотел, школу бросил… Но вот как-то Иван Гаврилович сумел с ним, не жалостью, не сочувствием, а как-то по-мужски, по-человечески. Сумел убедить… Парнишка совсем переменился, в школу вернулся, закончил. А сейчас, видишь, и в институт поступил…
Зоя бережно складывала листок. Он теперь казался ей необыкновенным. Ей даже захотелось положить его отдельно, чтоб не затерялся в кипах других писем.
И снова письма. Дорогая Анна Владимировна! Дорогой Иван Гаврилович! Дорогие товарищи! У Зои уже появились знакомые среди тех, кто жил здесь когда-то. Некоторых она уже узнает по почерку. Потому что не однажды встречался уже ей этот почерк. Вот ровные, словно под линейку выписанные строчки. Круглые буквы с нажимом. Под ними обязательно будет подпись — Оля Свиридова. Ну, так и есть. А вот этот мелкий и густой-густой — это не иначе как Таир Сатибалдин из Алма-Аты… Но тех, нужных ей писем, все нет и нет. И как все тут перепутано! Вот письмо, датированное 1952 годом, а с ним вместе — написанное в 1946. Зое же нужны те, которые писались в 1942. Еще не попадалось ни одного из тех давних лет. Хотя вот одно — от 12 января 1944 года.
«Дорогие товарищи!
Я узнал, что мой сын Владимир Тарасович Потапенко находится в вашем детском доме. Передайте моему сыну, что отец его пока жив, что он мстит фашистскому зверю за кровь и слезы нашего народа. Передайте ему, что как только мы задавим фашистского зверя в его собственной берлоге, я сразу приеду за ним. А также передайте ему, что отец имеет награды — орден Отечественной войны II степени и медаль «За отвагу». А вам всем я низко кланяюсь за то, что воспитываете моего сына. Да здравствует наша великая советская Родина! Смерть фашистским оккупантам!
Рядовой Тарас Потапенко».
Письмо было написано на одной стороне листка. На другой был адрес Потапенко — номер полевой почты. Листок еще хранил слабый след того, как был свернут когда-то — треугольником.
И снова поиски.
Зоя кашлянула раз, другой. Потом стала чихать. Это от пыли, от истлевшей лежалой бумаги.
— Иди отдохни, Зоенька, — сказала Анна Владимировна, — а то потеряешь внимание, и работа будет напрасной.
После маленькой, плохо освещенной комнаты солнце и снег ослепили Зою. Она и понятия не имела, что за городом уже так много снега. В городе он не задерживается: не успеет нападать, как его уберут и снова нет. Только в скверах да на бульварах где-нибудь белеет. А здесь вон как сверкает вокруг.
За домом слышались голоса, смех; пошла взглянуть, что там происходит.
Несколько мальчиков и девочек расчищали дорогу к шоссе. Высоко взлетали лопаты, дети смеялись, громко переговаривались. Здесь был и Валерик — в том же лыжном костюме, без шапки. Зоя подошла к ребятам.
Валерик давно заметил Зою и следил за ней глазами, но когда подошла, сделал вид, что не видит. Только лопата быстрее замелькала в его руках да груды снега на ней стали больше.
— Нажмем! — крикнул он, подзадоривая друзей. Но их не было нужды подзадоривать, они и так старались.
— А ты не простудишься? — спросила Зоя Валерика.
— Что вы, — повернул он к ней разгоряченное лицо. Ему приятно было, что Зоя заговорила с ним. И очень хотелось сделать что-нибудь особенное, как-то показать себя. — Мне знаете как жарко! — Он бросил лопату, набрал полные горсти снега и стал тереть им лицо, шею.