Это искусство не из простых — пройти сквозь поражения без потрясений. Ты должен выкинуть из головы мысли о том, сколько людей в мире узнают завтра же о твоей оплошности, сопроводят опрометчивый ход одним, а скорее всего, двумя вопросительными знаками. Огорчатся друзья, порадуются недруги. Удивятся тому, что ты, обладающий даром дальних расчетов, все же отложил партию, хотя надежд на ее спасение — никаких. Но теперь ты стал мудрее. Научился отгонять от себя презренные мысли, охотнее всего навещающие маловеров. Уже не будешь с таким упорством смотреть до утра отложенную партию, то и дело спрашивая самого себя: а вдруг, а вдруг?
Ты спокойно известишь главного судью через секундантов, что сдаешь партию, и не позволишь себе следующий раз тратить на ход всего несколько секунд, когда в твоем распоряжении так много времени.
Учеба на поражениях — самая полезная в мире учеба. Если только ты обладаешь способностью относиться к ним так, как они того заслуживают.
А ведь это искусство даровано не всякому.
* * *
Мой многолетний партнер Георгий Иванович Куницын... Не знаю, сколько партий — триста, а может быть, и все пятьсот сыграли мы, и сколько интересных вещей узнал я до партий и в перерывах между ними — во время же самой игры Георгий Иванович целиком погружается в шахматы. Произойди землетрясение или пожар, он не встанет, тем более если у него позиция лучше хоть на самую малость.
Искусствовед, критик, автор многих трудов по эстетике, доктор философских наук, писатель, он написал: «Шахматы для меня — царство истинной человеческой свободы. Пусть вас не смущают высокие слова. Выше свободы, основы счастья, все равно ничего нет! Речь идет о такой свободе, когда забываешь о суете и сложностях жизни. Тут муки — от вдохновения. Ощущение такой свободы при игре в шахматы у меня столь же сильное и глубокое, как и при занятиях любым другим творческим трудом». И далее: «В шахматах вообще нет ничего унизительного. Даже проигрыш не потеря. Не ради очков, в конце концов, идет игра; важнее сам процесс. Он возвышает» («64», 1981, № 20).
Побывали бы вы, дорогой Георгий Иванович, в Багио или Мерано, пережили бы страсти, порождаемые ими, спросили бы себя на минуту, а что случилось бы с вашей любимой игрой, если бы соперник Карпова набрал больше очков, — сам процесс важен, но очки, очки, как дороги они в состязаниях такого уровня. Как бы красиво ни вел ты партию, сколько бы эстетического наслаждения ни доставила она тебе, все заглушится, придавится необыкновенной тяжестью пустотелого и такого невесомого с виду нуля, который стал против твоего имени.
И даже если никто не проставит нуля...
Одному нашему известнейшему ученому, читавшему лекции за рубежом и рассказавшему коллегам, между прочим, о своих шахматных пристрастиях, подарили новинку, которая, обойдя несколько лет назад чуть не всю Европу, перестала быть диковинкой: электронные шахматы. Ты можешь запрограммировать электронного партнера на определенную силу игры, говоря по-нашему, от третьеразрядника до мастера (регулируя глубину и дальность его расчетов), садись и играй. Он не подаст тебе ни одной реплики, не возьмет назад ни одного хода, он будет интересен как мыслитель и скучен как партнер. Этим последним определением я вовсе не хочу принизить роль электронных шахмат и как средства разумного проведения времени и как средства быстрого роста шахматного умения; пора бы и нашей электронной промышленности, давшей немало своих разработок (вспомним, например, ультрасовременные демонстрационные доски, на которых мгновенно отпечатывается каждый из ходов), приняться и за эту: великое скажут им спасибо!
Вернувшись в Москву, академик, обыгрывавший в молодые годы хороших шахматистов, решил без свидетелей сыграть с электронным партнером. И проиграл ему. Видимо, большое впечатление произвел на академика тот проигрыш, раз не захотел он даже держать хитроумную игрушку, не хотел смотреть на нее, чтобы не вспоминать унизительного чувства, и добровольно расстался с ней.
И не думаю, что утешился известный ученый тем, что за него отомстил профессор Г. И. Куницын, разгромивший машину (настроенную на ту же программу) за пятнадцать ходов.