Ко мне подходит специальный корреспондент «Труда», шахматный судья международной категории Юрий Зарубин и говорит:
— Знаете, похоже, что Корчной спит...
— Интересно поглядеть на него, когда он откроет глаза.
Дело в том, что Карпов сделал ход, который мало кто ждал. Он ушел ферзем в свой собственный лагерь на последнюю клетку вертикали «e». Вот когда задвигались быстро, как в мультфильмах, фигуры на досках в пресс-центре. Торжествующе посмотрел на Денкера Найдорф. Даже флегматичный американский гроссмейстер Роберт Бирн, не отходивший от своей электронной пишущей машинки и с пунктуальной методичностью отстукивавший на ней каждый ход, чтобы тотчас передать его в свою редакцию, оживился и позволил себе спросить:
— Между прочим, что посоветовать белым?
— Дорог хороший совет, — печально отвечает Денкер. Похоже, он признал свое поражение.
В отличие от него, претендент делать это не спешит. Идут его часы, а он не открывает глаз. Сеанс экстрасенса? Говорят же, что за отелем, где живет Корчной, есть небольшая площадка и что будто бы там находятся в эти минуты его парапсихологи, посылающие ему свои «атомные лучи». Когда же посмотрел на доску... взор «являл живую муку». Если бы я не знал его, все, что он сотворил, честное слово, сострадал бы ему, ибо ничего другого человек с таким выражением на лице не заслуживал. Казалось, что Корчной корил себя за то, что вернулся «из небытия» в действительность. Действительность предстала перед ним в виде позиции, рассеченной тяжелыми фигурами черных на две половины. Корчной понял всю мощь тихого на вид отступления ферзя.
В это время к Стину подошел запыхавшийся малый с диктофоном за плечом и спросил:
— Наших слушателей очень интересует... не могли бы вы сказать, есть ли у Корчного надежды на выигрыш и этой партии, и всего матча... редакция попросила меня сегодня же разыскать вас, я только что получил телефонограмму.
— Мне кажется, — ответил, демонстрируя истинно английскую невозмутимость, гроссмейстер, — ваши коллеги могли бы подыскать более подходящее время для такого интервью. — И Стин показал головой на экран телевизора с позицией после тридцать седьмого хода черных.
Корреспондент, выдавший свои симпатии и надежды вопросом, непонимающе уставился на экран, для близира сощурил глаза; я готов был дать руку на отсечение, что он ни черта не смыслил в шахматах, ибо его лицо не выражало ничего.
Теперь Корчной напоминал монахиню, отбивающую поклоны, — так часто наклонялся он к часам для того, чтобы выяснить, сколько осталось у него минут на три последних хода.
Вместе с минутами таяли надежды...
Его заявление: «Я больше не проигрываю» — подвергалось мучительному испытанию.
Начиналась заключительная стадия партии, которую можно было бы назвать «Вторжение». Сороковым ходом Корчной объявляет ладьей шах. Карпов отходит королем, партию можно откладывать. Но у претендента появляется ничтожнейший шанс: через два хода он оставит ладью под боем, и, если Карпов позарится на нее, возможен вечный шах.
Вспоминаю Багио. Там было несколько партий, например двадцать пятая, которую чемпион наверняка выиграл бы, если бы сделал элементарный ход «для откладывания». Вот что писал о ней в книге «В далеком Багио» Анатолий Карпов:
«В стратегическом отношении 25-я партия до определенного момента может считаться, пожалуй, моим лучшим достижением в матче. В результате длительной маневренной борьбы мне удалось переиграть соперника и полностью захватить инициативу. Теперь все интересуются, почему я не выиграл ферзя за ладью и слона на 36-м ходу. Неужели не видел? Конечно, видел и даже понимал, что, отбери я ферзя, остальное будет, как говорят, делом техники, и наверное, несложной. Но я решил, что позиция настолько хороша (а Корчной опять-таки был в цейтноте), что надо как-то выигрывать партию сразу. Потому что если я заберу ферзя, то сначала два хода уйдут на размены, потом он еще два хода автоматически сделает, цейтнот тогда закончится, и мне снова дома придется анализировать отложенную позицию. Вероятно, и впрямь были продолжения, которые вели к чистой победе. Но тут я сделал один „безразличный“ ход королем, потом разменялся пешками и напал ладьей на неприятельскую пешку. До этого хода я сохранял выигрыш, а эта грубейшая ошибка (опять расслабился!) едва не повернула характер борьбы на все 180 градусов. Хорошо еще, что претендент, по инерции, вероятно, сделав после контроля 41-й ход, не до конца воспользовался случайно подвернувшимся ему шансом».
Теперь таких шансов у претендента куда меньше.