— Я верил каждому твоему слову, потому что считал тебя честным человеком. И сейчас я понимаю, что ты лгала мне.
— Теперь разочаровался во мне? Прекрасно. Проваливай!
Она направляется к крану, чтобы наполнить ведро. Мерант стоит злой. Как можно верить ей, если она лгала? Лгала так искусно, что…
Он дурак, он сущий идиот, что бросил её здесь, позволил самому главному чуду в его жизни попасть в замкнутый круг бедности. Нет. Хватит. Здесь и сейчас он не будет с ней церемониться. Плевать на личное пространство, плевать на обходительность, он её слушал, и вот итог.
Мерант в два шага нагоняет Одетту, выхватывает ведро и бросает его в сторону. Подняв её, он перебрасывает её через плечо и шагает к чёрному входу.
— Немедленно поставь меня на землю! — она больно бьёт его по спине, но он не сбавляет шаг. — Я буду кричать! Я позову полицию!
— А может, я тоже решил сгубить свою жизнь?
— Прекрати ребячиться! Я думала, ты повзрослел и всё понял, но ты неисправимый идиот! Мне не нужен такой муж, как ты!
— А какой тебе нужен?
— Которому я не буду обязана!
До чёрного хода один шаг. Мерант останавливается.
— Обязана? Что ещё за чушь?
— Чушь? Ты никогда не думал над тем, как много мужчин ищут себе в жёны или любовницы бедных сироток, которые должны быть вечно благодарны за то, что их вытащили из бедности? Ты думаешь, чего ради я выбрала балет?
Мерант поднимает Одетту за талию, не желая расставаться с драгоценной ношей, но желая видеть её лицо.
— Ты говорила, что это волшебство…
— Говорила! — знакомая и незнакомая одновременно усмешка впервые прорезается в голосе Одетты. — Мне было двенадцать, тебе пятнадцать, мы были детьми и верили в чудеса. Но ты пусть был одинок, но имел за душой хоть какие-то деньги и был мужчиной. С тебя был другой спрос. А я хотела стать независимой, сама решать свою судьбу. Гонорар и слава примы позволили бы мне это. Но мои мечты разрушились, а ты верил, что я стану твоей во что бы то ни стало. Я солгала тебе, потому ты впервые в жизни обозвал меня в ту ночь, и я испугалась. Молодой здоровый мужчина в гневе против истощённой девушки, не способной стоять на ногах без опоры. Думал ты, сколько раз я лгала, чтобы уйти живой от дрянных кавалеров? Сколько раз улыбалась им, чтобы спасти свою жизнь, честь и здоровье?
Мерант растерян. Его обвиняют во всём этом? Он же не смотрел на неё… так… он обращался с ней, как со своей невестой. Она никогда не видела в нём жениха и не верила в его чувства?
— Я думал о том, что ты прекрасна. Что я буду с тобой, что бы ни случилось. Неважно, бедность, болезнь, горе… Я бы не оставил тебя даже в положении Реджины с её незаконнорожденным ребёнком, потому что…
— Не надо разговоров о любви и чудесах. Время ушло, мы повзрослели. По крайней мере, я. Ты никогда обо мне не думал, иначе понял бы, почему я отказалась, и не явился бы сюда. Раньше с тобой не было страшно, поэтому я принимала твои ухаживания, но потом ты изменился. Ты оскорбил меня тогда и оскорбляешь сейчас. Поставь меня на землю, пока не уронил.
Мерант мог бы держать её вечно. Она всё такая же лёгкая, как тогда, в прошлой жизни. Он кружит Одетту, как в самый погожий день их беззаботного детства. Но она больше не хочет летать. Гнев в грозовых глазах сменяется недоумением, она не помнит вовсе того, что впечаталось в его память навеки. Она не помнит своей свободы. А если и помнит, то это свобода и от него в том числе.
— Поставь меня немедленно!
Он опускает её и чувствует, как легко и изящно её ступни касаются земли.
— Одно твоё слово, и я заберу тебя отсюда.
— Ты никогда его не услышишь. Я не верю тебе.
Мерант не хочет верить, что виной всему — он сам. Одно слово, одно несчастное слово, и значило оно не угрозу, а любовь, но…
Но даже если он полностью виноват, разве сейчас она способна принять извинения?
— Я принесу тебе трость.
— Обойдусь без твоей помощи, — она отталкивает его и, покачнувшись, удерживается на ногах.
Конечно, она не готова.
Развернувшись, Мерант выходит из дома и шагает по улице прочь, не оборачиваясь.
***
В театре тихо. Только в одном кабинете слышится пение. «Потерял я Эвридику, Эвридики нет со мной». Да, Орфею не хватило одного шага, чтобы увести свою любовь из царства мёртвых. И он остановился в одном шаге. Теперь её не забрать. Он трус. Не защитил её перед несчастной разобиженной Реджиной.
Он действительно виноват?
Теперь нельзя будет даже перемолвиться словом, чтобы не было поводов для гнусных слухов о ней. Реджине сойдёт любая возможность.
— И что теперь? — тихо спрашивает Розита, входя в класс, где когда-то мадам Маури учила их танцевать. — Ты оставишь её навсегда?
Мерант представляет, как ответит «да», и его передёргивает.
— Нет. Я не в силах.
— Как будешь действовать?
— Ждать. Наблюдать. Следить. И тихо оберегать, если это возможно.
— Это может быть очень долго. Она упряма и горда, она всегда такой была.
— Не упрямее меня. Хотя в гордости я ей уступлю.
— Не уверена, что тебе стоит появляться у ле О в доме. А без этого как будешь следить за ней?
— В театре она на виду. А насчёт ле О можно время от времени спрашивать Огюста Вокорбея, он завсегдатай в её ресторане. А потом подрастёт девочка, ребёнок от барона, и это может как-то помочь.
— Помочь? Не знаю, что уж тут может помочь. Разве что чудо…
Мерант усмехается. Пусть всё вокруг меняется, пусть изменится его жизнь и он сам, кое-что останется прежним. Об этом никто не знает, но Луи Мерант верит в чудеса.
========== IV ==========
Месье Мерант чинно проходит вдоль коридора, не глядя на пол. Он по часам знает, когда паркет вычищен, а когда нет. Он делает замечания ученикам, если те не вытирают ноги при входе в театр, а если ему случается пролить или просыпать что-нибудь на пол, не гнушаясь, вытирает сам.
Месье Мерант богат и знаменит. Даже если бы Реджина ле О в беседах с гостями или посетителями ресторана упомянула их крайне несветскую беседу, карьера талантливейшего из танцоров Опера Гарнье не пострадала бы. Но ле О благоразумно молчит. Отец её умер, успев убедить всех, что супруг Реджины погиб спустя несколько дней после свадьбы, а от его фамилии она отказалась. Маленькая дочка ле О растёт в хорошей обстановке, правда, дома почти не покидает. Вокорбей регулярно расхваливает всем рёбрышки из ресторана ле О.
На афишах театра главное место занимает имя месье Меранта. Люди съезжаются в Париж со всех концов света, чтобы увидеть его выступление. Сам он никуда не ездит, отказываясь от любых гастролей. Для него почти катастрофа — не побывать в театре в течение дня. Все думают, это усердный труд и страсть к танцу. Но танец всё меньше радует месье Меранта.
Его единственная радость — знать, что ей не стало хуже. Полсекунды хватает, чтобы оценить её синяки под глазами, и если они особенно велики, значит, сегодня Вокорбей опять будет расхваливать приём у ле О.
Месье Мерант ничего не делает и ненавидит себя за это. Он смотрит в зеркало и видит жалкого труса, недостойного Одетты. Она-то наверняка видит в зеркале честного человека, лгавшего по необходимости, а он…
Неужели он вправду виноват?
Он виноват уже тем, что ищет себе оправдания. Оставил её и живёт одними лишь танцами, хотя обещал себе, что не забудет советов мадам Маури.
Это он должен был сгореть в ту ночь. А она бы танцевала, обеспечивала себя сама и его бы обеспечила, если бы согласилась на такое неравенство. Его это не смутило бы ни капли, ведь она действительно сильнее и смелее его. Но если раньше он был хоть немного её достоин, то теперь цена ему меньше, чем пыли у её ног.
Каждый раз, выходя на сцену, месье Мерант воображает языки пламени вокруг себя. Иногда огонь воображается просто так, без танца. Если в это время за окном дождь, месье Мерант представляет себе, как тёмно-серая бездна извергает на пламя потоки воды и гасит его. Но если на улице гроза, то огонь затаился в самих тучах, и ни от чего он месье Меранта не спасёт.