Вошел милиционер с тремя звездочками на погонах, положил на стол перед капитаном листок бумаги.
- Заключение дактилоскопической экспертизы.
Капитан прочитал раз, другой, поднял голову:
- Только это?
- Мы тщательно обследовали бочку с квасом. Все, что обна ружили зафиксировано в заключении.
- А может быть, перчатки?
- Ага, и психотропные препараты, при помощи которых заста вили человека пообещать прочистить мозги погибшему. А потом прийти, облапать бочку, чтобы кто-то в перчатках не оставил от печатков... - он внимательно посмотрел на Юлю. - Отпусти девчон ку, не видишь, она еле держится.
- М-да-а... - протянул капитан, когда эксперт ушел. - Ну что ж, Юля, спасибо, что ответила на мои вопросы. Надеюсь, ты ниче го не утаила от следствия. Да и отец подтверждает твои показа ния. Можешь идти, он ждет тебя в коридоре. Ну а с тобой... Ко чегар, мы ещё о многом должны поговорить. Ты мне сейчас все вы ложишь! Абсолютно все! - капитан с такой силой грохнул кулаком по столу, что Кочегар испуганно вздрогнул, а Юля поспешно вско чила со стула и побежала к двери.
Радости не было, но и угрызений совести - тоже не было. Только усталость, страшная усталость навалилась вдруг. Хотелось только одного: поскорее вернуться домой.
Бочка с квасом... Она бродила по улицам и никак не могла решить: то ли отомстить подлецам, то ли броситься с Ворошиловс кого моста в Дон... Одна - униженная, опозоренная девчонка, за которую некому было заступиться. Жить, повинуясь прихотям Кото ва и его гнусного дружка ей не хотелось. У бочки с квасом, на улице, круто бегущей вниз, подумалось: хорошо бы спустить Кото ва на этой бочке, чтоб вопил от страха, чтоб свалился и сломал себе ребра - понял бы, что связываться с нею не стоит, отвязал ся бы потом... И эта картина понравилась ей больше, чем вид утонувшей девушки, которую баграми вылавливают из Дона. Только нужно было придумать, как заставить Котова забраться на бочку. И это оказалось совсем несложно...
Юля почти бежала, отец еле поспевал за нею, и, нервно приглаживая волосы, уже в третий раз задавал один и тот же воп рос:
- Юля, неужели, это ты сделала? Но почему, почему? Я не могу поверить, не могу!
- Нет, не я.
- Но ведь они тебя целых четыре часа допрашивали!
- Папа, я устала! - капризно сказала Юля. - Пожалуйста, не надо приставать ко мне. Все нормально. Они допрашивали, но ни в чем не смогли обвинить меня.
- А я? Юленька, доча, я же знаю, что ты вчера вернулась в половине первого! Конечно, я никогда никому не скажу об этом, меня даже спрашивали, какие передачи шли по телевизору вчера до двенадцати, я все пересказал. Но ты можешь объяснить отцу, что же все-таки случилось? Ведь парень-то погиб, разбился.
- Хорошо, папа, но обещай мне, что больше ты никогда не станешь спрашивать об этом случае, - согласно кивнула Юля.
- Обещаю.
- Мы встретились возле бочки с квасом. А потом Котов и Ко чегар решили прокатиться на этой бочке. Котов залез наверх, а Кочегар толкнул бочку, там остались его отпечатки пальцев. Боч ка с такой скоростью понеслась вниз, что Котов не успел спрыг нуть и разбился. Но я не хотела говорить об этом, зачем людям знать, что я была там? Поэтому и попросила тебя сказать, что вчера вечером после десяти не выходила из дома.
- Понятно, - сказал Малюков, обнимая дочь. - Юля, ты, навер ное, перепугалась, моя девочка... Поэтому прибежала вчера домой сама не своя, поэтому, да?
- Да.
Малюков некстати вспомнил, что Юля просила его смотреть телевизор до двенадцати задолго до того, как парень разбился на бочке с квасом. И снова нехорошие сомнения зазмеились в его груди.
- Юля, но ты ведь просила меня смотреть телевизор...
- Ты ведь обещал, папа! Ну хорошо, я знала, что мы там встретимся, знала, что они подерутся из-за меня, специально так устроила. Ни тот, ни другой мне не нужен был, понимаешь? Но они решили доказать мне, кто самый смелый... Вот и все.
- Дураки... - с облегчением вздохнул Малюков.
6
Май 1990 года. Москва
Тихо было в ординаторской. Вадим Лаврентьев, опустив голо ву, сидел за столом, с тоскою разглядывая собственные пальцы. Они совсем не походили на тонкие, чувствительные пальцы хирур га. А сейчас, к тому же, предательски подрагивали.
Час назад на операционном столе от сердечного приступа скончался пациент. Это была первая самостоятельная операция Лаврентьева.
Зачем он пошел в медицину, решил стать хирургом? Скорее всего, по инерции: отец - доктор медицинских наук, известный нейрохирург, мать заведующая районной санэпидслужбой. Чаще всего гостями в доме были медики, разговоры, с чего бы ни начи нались, неизменно приводили к медицинским проблемам. Поэтому, когда Вадим вернулся из армии, и встал банальный и естественный для каждого дембеля вопрос: куда пойти учиться (если он, конеч но, хочет учиться), долго думать не пришлось. К великой радости отца, Вадим пошел в медицинский, хотя особой тяги к хирургии не чувствовал, как, впрочем, и ко всем остальным профессиям. Он мог бы с таким же успехом попробовать стать летчиком, инженером или журналистом, но тогда пришлось бы во всем разбираться само му, пробиваться к вершинам профессии самому, а в хирургии можно было рассчитывать на помощь отца, на толковый совет матери.
Теперь, спустя час после окончания своей первой самостоя тельной операции, Вадим пожалел о своем выборе.
Сзади неслышно подошел профессор Валиуллин, положил руку на плечо Вадима.
- Не отчаивайся, Вадик. Такая у нас профессия. Ты все сде лал правильно, только человеческий организм способен выкинуть такое, что ни в одном учебнике не найдешь. Привыкай.
- Да разве можно к этому привыкнуть, Шамиль Фатихович? Па циенту было шестьдесят два, операция плановая, все было в нор ме: заключение кардиологов, анестезиологов, и вдруг - сердечный приступ на операционном столе! И бригада кардиологов ничего не может поделать! Это что?
- Загадки человеческого организма, Вадик. Он может выдер жать нагрузки, которые и представить трудно, а может сдать в самой несложной ситуации. Тем более, шестьдесят два года. Это, знаешь ли, в наше время и в нашем городе - возраст.
- А это была моя первая операция...
- Ну и что? Твоей вины в смерти пациента нет. В конце-кон цов можно предъявить претензии кардиологам, хотя я смотрел кар диограмму - там все нормально. Анестезиологам, и они все сдела ли правильно. Но ты-то за что себя казнишь, мой мальчик? Орди натура на этом не заканчивается.
- Мне кажется, Шамиль Фатихович, это плохая примета. Не нужно было мне идти в медицинский. Не мое это дело - разрезать людей и видеть, как они умирают на операционном столе.
- Верно, не твое. И не мое. Наше дело - разрезать людей, удалять причину их боли, немощи, страданий, зашивать, а потом видеть, как они, здоровые, счастливые, благодарят тебя за их возвращение к полноценной жизни. Но где, в каком деле ты видел только положительные моменты? Нет такой профессии, такого дела. И я понимаю твое состояние. У меня всякий раз, когда случается неудача, возникает мысль, что я занимаюсь не своим делом.
- У вас? - недоверчиво спросил Вадим. - Это вы, известный хирург, профессор, занимаетесь не своим делом? Не шутите, Ша миль Фатихович.
- Не шучу, мой мальчик. И твой уважаемый отец, Павел Сер геевич Лаврентьев, не раз так думал, спроси у него сам. Все де ло в том, что мы не водопровод ремонтируем, не телевизоры или машины, а человеческий организм. И случись ошибка, не труба прорвется, не экран погаснет, не мотор заглохнет, а человека не станет. Говорят, что медики - ужасные циники. Отчасти, это так. Но в глубине души, я убежден, все мы намного сильнее переживаем неудачи, нежели другие люди. И это - нормально.
- И все же, это дурная примета, - упрямо сказал Вадим.
- Это несчастный случай, так и нужно к нему относиться. Хотя, переживания твои вполне, повторяю, естественны и понятны. Пойди домой, а лучше - к своей девушке, пригласи её в ресторан, потанцуй, выпей, но только немного. Отвлекись от грустных мыс лей, и все будет нормально.