– Угадали, – улыбнулась я. – Только не я, а моя бабушка.
– Конечно. – Он тряхнул головой, словно пытаясь сосредоточиться. – Не обращай на меня внимания. Я стар, и мой мозг работает уже не так хорошо, как прежде. – Он пристально смотрел на меня, будто старался поймать ускользающее воспоминание. – Ты Эйприл… – хрипло выдохнул он наконец.
Тот факт, что ему было известно не только кодовое имя моей бабушки, лишил меня дара речи. Очевидно, он знал ее как Эйприл – а значит, он владел информацией, недоступной даже военному министерству.
Но она говорила, что открылась только Джеку.
– Да, – растерянно ответила я.
Его лицо сделалось меланхоличным. Он жестом пригласил меня сесть:
– За это нужно выпить. Принесешь нам шнапса, Джоан?
– Еще даже не полдень, – неодобрительно покачала головой она, но все-таки распахнула дверцы громоздкого буфета из орехового дерева.
Ганс опустился рядом со мной на диван, не отводя от меня зачарованного взгляда:
– Ты выглядишь точь-в-точь как она. Я словно в прошлое вернулся.
Мне удалось выдавить из себя улыбку, но ладони предательски взмокли.
– Я думал, ты погибла. – Он закрыл глаза. – Прости… Я хотел сказать… Я думал, твоя бабушка погибла. Значит, она?.. – Он не нашел в себе сил договорить.
– У нее все хорошо, – ответила я. – Сейчас живет в Коннектикуте. Почему вы думали, что она погибла?
– Я пытался связаться с ней после войны, – честно ответил он. – Узнал, что она жила в загородном доме в Англии. В Суррее, кажется. Не помню его названия.
– Гранчестер-холл? – подсказала я.
– Точно, – кивнул он, щелкнув пальцами. – Трубку взяла какая-то женщина – она-то мне и сказала, что Эйприл не пережила войну.
Я попыталась осмыслить услышанное.
– Эту женщину звали Кэтрин? Леди Гранчестер? И вы спросили у нее про Эйприл?
– Я не знаю, с кем разговаривал, – ответил он, – но да, я спрашивал про Эйприл.
Я судорожно перебирала в памяти осколки бабушкиной истории.
– Боюсь, никто в Гранчестер-холле не знал правды. Все думали, что Эйприл Хьюз погибла во время Лондонского блица – но на самом деле в тот день погибла ее сестра-близнец Вивиан. Симоной была Эйприл. Именно ее тогда забросили во Францию. Она пережила войну – а после переехала в Америку.
Ганс отвернулся:
– Все эти годы я был уверен, что она мертва.
Я понимала, что в тупик Ганса завело то, что бабушка жила под именем сестры. Но почему ему известна правда? Откуда он знал, что ее звали Эйприл?
– Бабушка назвала вам свое настоящее имя? – предположила я, отчаянно желая докопаться до сути. – Я думала, его знал только ее муж.
– Нет, она не называла мне своего имени, – ответил Ганс.
– Тогда… как же вы его узнали?
Джоан раздраженно поставила на кофейный столик бутылку шнапса и две рюмки.
– Одну рюмку, – сердито предупредила она Ганса и погрозила ему пальцем.
Как только она исчезла за дверью, он вытащил пробку из бутылки и покачал головой:
– Ничего она не понимает. Мы поженились этой весной.
– Значит, вы молодожены? – Я следила, как он наполняет рюмки. – Как чудесно! Где вы познакомились?
– То и дело сталкивались на рынке по субботам, – ответил Ганс, закупоривая бутылку. – Вот и закрутилось.
– Что ж, расскажите, – улыбнулась я, принимая у Ганса рюмку, – откуда вы знаете, что на самом деле мою бабушку зовут Эйприл?
– От друга.
– Друга? – Он не спешил вдаваться в подробности, и я поставила свою рюмку на стол.
– Думаю, нам стоит подняться наверх. – Он нахмурился. – У меня есть кое-что для твоей бабушки. Вероятно, ты все поймешь, когда увидишь. Надеюсь, отыщется.
– Что отыщется?
– Кое-что личное. – Ганс встал. – Пойдем-ка на промысел.
Он провел меня по коридору мимо нескольких спален. Квартира оказалась неожиданно большой и стоила, вероятно, баснословных денег.
Ганс открыл дверь, за которой взбегала на верхний этаж крутая узкая лестница. Мы поднялись в пыльные, заставленные коробками и старой мебелью, напоминающие бабушкин чердак комнаты с низкими деревянными потолками.
– Прошу прощения, – извинился Ганс, обходя небольшой комод с выдвижными ящиками. – Здесь ужас сколько хлама – никогда не знаешь, что может пригодиться.
Он прошел в другую комнату, в которой так называемого хлама было еще больше. Я внимательно следила, как он пробирается к массивному кедровому напольному сундуку и поднимает его тяжелую крышку. Ганс принялся рыться в его содержимом: в нем хранились и шубы, и старый радиоприемник, и постельное белье, и фотографии в рамках. Наконец его большие, дрожащие костлявые ладони ухватили небольшую антикварную шкатулку с медной фурнитурой. Я тут же ее узнала.