— Позор! — закричал Нири. — Дайте ей под зад! Вышвырните ее вон!
— На одной усохшей ладони, — сказал Уайли, — переполненное сердце, съежившаяся печень, брызжущая пеной селезенка, два легких, если повезет, при тщании — две почки, и так далее.
— И тому подобное, — сказал Нири со вздохом.
— А на другой, — сказал Уайли, — маленькое эго и большущий ид.
— Несметные богатства в W.C., — сказал Нири.
— Этот невыразимый контрапункт, — продолжала мисс Кунихан, — этот взаимный комментарий, эта единственная подкупающая черта.
Она остановилась — предпочла остановиться, чтобы не быть прерванной.
— Она забыла, как там дальше, — сказал Уайли, — придется ей возвращаться назад, к самому началу, как дарвиновской гусенице.
— Может, Мерфи не проходил с ней дальше, — сказал Нири.
— Повсюду я нахожу разум, оскверненный, — продолжала мисс Кунихан, — грубым и негармоничным союзом, пристегнутый к телу, словно к заду телеги, а тело — к колесам колесницы разума. Я не называю имен.
— Великолепная рецепция, — сказал Уайли.
— Ничего не выветрилось, — сказал Нири.
— То есть повсюду, — подытожила мисс Кунихан, — за исключением того места, где находится Мерфи. Он не страдает этими — а — психосоматическими свищами, Мерфи, мой жених. И разум, и тело, то есть ни разум, ни тело; что может существовать помимо него, что могло там существовать после него, кроме ребяческой грубости или маразматического проворства?
— Выбирай, — сказал Уайли, — поковыряй свое воображение.
— Еще один полутон, — сказал Нири, — и мы перестанем слышать.
— Кто знает, может, мы уже перестали? — сказал Уайли. — Кто знает, какую грязную историю, даже еще лучше, какую более чем грязную историю, может статься, даже такую, какой мы раньше не слышали, рассказывают нам сейчас на какой-то неимоверной частоте, чистую непристойность, которая в этот самый момент тщетно бьется в наши барабанные перепонки?
— Для меня, — сказал Нири с таким же вздохом, что и прежде, — воздух всегда наполнен похабными намеками вечности.
Мисс Кунихан встала, собрала свои вещи, пошла к двери и отперла ее ключом, изгнанным с этой целью с ее груди. Стоя в профиль на фоне сверкающего огнями коридора, со своими высокими ягодицами и низкой грудью, она не только выглядела королевой, но и была готова ко всему. И впечатление это усиливалось просто благодаря тому, что она выдвинула ногу на шаг вперед, перенесла всю свою тяжесть на другую, наклонила свой бюст не более того, чем требовалось, затем, чтобы не упасть назад, простым и решительным жестом положив руки на свои луны. В такой позе, позволявшей ей легко, но прочно удерживать равновесие, она сказала себе в коленки голосом, подобным скрежету гравия в отдалении в зимних сумерках:
— Теперь, когда мы выпустили кота из мешка…
— А свинью из-за стола, — сказал Уайли.
— Что мы от этого выиграли?
— Уайли, — сказал Нири, — прими во внимание, ты находишься прямо у нее под прицелом.
— Богиня Подагры, — сказал Уайли, — в размышлении о пилюле Доуна.
— Не думай, ради Бога, что я хочу тебя спровадить, — сказал Нири, — но это маленькое существо предпринимает шаги, с тем чтобы проводить тебя домой.
— Тс! Тс! — сказал Уайли. — Может, я и не прирожденный наглец, но я лучше, чем ничего. О моем превосходстве над пустотой часто высказывались.
— Повторяю свой вопрос, — сказала мисс Кунихан, — и готова в случае необходимости сделать это снова.
— Если тогда петух не запоет, — сказал Уайли, — будьте уверены, курица не снесла яйца.
— Но разве я уже не сказал, — сказал Нири, — что мы можем теперь расстаться. Это, конечно, большой выигрыш.
— Неужели вы в самом деле намерены сидеть там и говорить мне, — сказала мисс Кунихан, — мне, что мы, по-вашему, сейчас встретились?
Уайли прикрыл уши руками, запрокинул голову и закричал:
— Остановись! Или уже слишком поздно?
Он подбросил руки высоко над головой, двинулся быстрой шаркающей походкой, схватил руки мисс Кунихан и нежным жестом отвел их от мягкого места. Еще миг — и они тронутся в путь.
— Если уж на то пошло, — сказала мисс Кунихан, ничуть, по-видимому, не смущаясь происшедшим, — кто из когда-либо встретившихся встретился не с первого взгляда?
— Существует только одна встреча и одно прощание, — сказал Уайли. — Любовный акт.
— Подумать только! — сказала мисс Кунихан.
— Тогда каждый встречается и прощается с собой и с собой, — сказал Уайли, — а также с другим и с другим.
— С собой и ею и с собой и ею, — сказал Нири, — где твоя чуткость, Уайли. Помни, здесь присутствует леди.
— Вы, — сказал Уайли с горечью, — мне предстояло увидеть, что вы не окажетесь неблагодарным. Как, несомненно, и этой бедной девушке тоже.
— Не совсем, — сказала мисс Кунихан. — Мне просто не должно было представиться случая увидеть его неблагодарным.
— Пункт третий, — сказал в ответ Нири. — Я не прошу о разговоре с Мерфи. Только явите его моим телесным очам, и деньги ваши.
— Ему может казаться, — сказала мисс Кунихан, — никогда нельзя быть уверенным, что, раз мы однажды его обманули, мы способны так поступить снова.
— Один обол, в счет причитающейся суммы, — сказал Уайли. — Милосердие возвышает.
— Пункт первый, — сказал Нири. — Согласно описанию Уайли, не требуется даже такой малости, как пресловутый любовный акт, если акты могут и впрямь вообще быть любовными или любовь выжить в актах, чтобы поприветствовать соседа соответственно времени суток с улыбкой и кивком головы по возвращении вечером и с нахмуренным видом и безо всякого кивка, уходя утром. А встреча и прощание в моем смысле не по силам ни чувству, каким бы нежным оно ни было, ни телесным движениям, какими бы искусными они ни были.
Он замолчал, чтобы услышать вопрос, в чем состоит его смысл. Уайли был балбес.
— Отрицание известного, — сказал Нири, — чисто интеллектуальная операция невыразимой трудности.
— Наверное, вы еще не слышали, — сказал Уайли, — Гегель остановил свое развитие.
— Пункт второй, — сказал Нири. — Ничего не может быть дальше от моих намерений, чем сидеть тут и давать мисс Кунихан понять, будто мы сейчас встретились. По-прежнему есть вещи, которых даже я не говорю леди. Но думаю, что не будет сочтена наивностью надежда на то, что лед был сломлен, или самонадеянностью упование на то, что Всемогущий справится и с остальным.
Свет в коридоре с треском погас. Уайли заарканил мисс Кунихан, не позволяя ей кануть в бездну мрака. В смертных судорогах эха Нири подал свой голос:
— Вот Его знак, или я сильно ошибаюсь.
Уайли вдруг почувствовал усталость от держания рук мисс Кунихан, точно в тот момент — благодатное совпадение, — когда она устала от того, что их держат. Он отпустил их, и ее поглотила тьма. Она прислонилась к стене с внешней стороны и слышно зарыдала. Это было тяжкое испытание.
— До завтра в десять, — сказал Уайли. — Приготовьте свою чековую книжку.
— Не бросай меня одного в таком положении, — сказал Нири, — когда я не вмещаю своих грехов, а мои губы еще горят от нечестивых слов, брошенных в пылу спора.
— Вы слышите это хлюпанье — настоящая буря, — сказал Уайли, — тем не менее вы думаете только о себе.
— Передай ей от старого жулика, — сказал Нири, — когда слизнешь их все, что ни одна не была пролита впустую.
После еще нескольких упреков, на которые он не получил ответа, Уайли удалился с мисс Кунихан.
Нири охватило странное чувство, будто он не доживет до утра. Ему и прежде случалось испытывать нечто подобное, но никогда так сильно. В особенности же ему чудилось, что стоит ему шевельнуть одним мускулом или произнести один звук, и это определенно окажется роковым. С превеликой осторожностью он дышал в эти долгие часы мрака, дрожа неукротимой дрожью и вцепившись в подлокотники кресла. Ему не было холодно, отнюдь, он не испытывал ни недомогания, ни боли — им просто владело тревожное убеждение, что любая секунда возьмет да и станет первой из его последних десяти — пятнадцати минут на земле. Число секунд в одной темной ночи подсчитать нетрудно, так что любопытный читатель сам может все это подсчитать.