Когда Уайли, опоздав на четыре-пять часов, зашел на следующий день во вторую половину дня, волосы Нири были белы как снег, но сам он чувствовал себя лучше.
— Странное чувство охватило меня, — сказал он, — прямо в тот момент, когда ты уходил, будто я начинаю умирать.
— И действительно начали, — сказал Уайли. — Вы уже выглядите, как младший научный работник колледжа.
— Я думаю, если мне сейчас выйти на воздух, — сказал Нири, — и немножко потолкаться среди черни, наверное, это было бы мне полезно.
— Мы будем проезжать через Блумсбери, — сказал Уайли, — не забудьте свою чековую книжку.
На Гауэр-стрит Уайли сказал:
— Как вы себя сейчас чувствуете?
— Я благодарю вас, — сказал Нири, — жизнь не кажется такой уж ценной.
Мисс Кунихан что-то выдавала своему индусу неослабевающим потоком. Он стоял перед ней в позе, выражавшей сильную подавленность, крепко прижав к глазам ладони. Когда Нири и Уайли приблизились, он сделал дикий жест метафизического уничтожения и прыгнул в такси, которому случилось проезжать мимо, а, по его твердому убеждению, оно отстукивало некий непостижимый счет, ведущий начало от самой вечности.
— Бедняжка, — сказала мисс Кунихан. — Он помчался в Миллбэнк.
— А как мы себя чувствуем сегодня утром? — сказал Нири с гнусным сочувствием, бросив хитрый взгляд на Уайли. — Lassata?[81]
Уайли самодовольно ухмыльнулся.
Они отправились на такси на Брюэри-роуд. Целую минуту никто не проронил ни слова. Потом Уайли сказал:
— В конечном счете ничто не сравнится с мертвой тишиной. Единственное, чего я опасался, — это как бы наша беседа вчера ночью вновь не завладела нами, начавшись с того места, где она нас оставила.
Заслышав непривычный звук, мисс Кэрридж метнулась к окну. Ни одно такси никогда не останавливалось намеренно у ее двери, хотя одно остановилось по ошибке, а другое в насмешку. Она появилась на пороге с Библией в одной руке и кочергой в другой.
— Проживает ли здесь некий мистер Мерфи? — сказал Уайли.
— Мы прибыли из самого Корка, — сказал Нири, — мы оторвались от рощ Бларни с единственной целью — потолковать с ним наедине.
— Мы очень близкие его друзья, — сказала мисс Кунихан, — и что главное — у нас добрые вести.
— Мистер Мерфи, — сказал Уайли, — руина руин славного малого.
— Мистер Мерфи уехал по делам, — сказала мисс Кэрридж.
Уайли засунул в рот носовой платок.
— Не следите за ним слишком пристально, — сказал Нири, — и увидите, как он вытащит его из своего уха.
— Мы ожидаем его возвращения с часу на час, — сказала мисс Кэрридж.
— Что я вам говорила? — сказала мисс Кунихан. — Трудится в поте лица в Ист-Энде, чтобы у меня были все маленькие радости, к которым я привыкла.
Воспользовавшись замешательством, последовавшим за этими словами, когда Нири и мисс Кэрридж не знали, куда деть глаза, а глаза мисс Кунихан были закрыты в некотором роде в экстазе, Уайли достал свой шелковый платок из уха, высморкался, вытер глаза и вновь положил его себе в карман. Вполне можно сказать, что ему не сиделось на месте, шелковому платку Уайли.
— Но если вам угодно войти, — сказала мисс Кэрридж, ловко отступая в сторону, — я не сомневаюсь, миссис Мерфи, примет вас, никакого сомнения.
Мисс Кунихан поздравляла себя с тем, что она закрыла глаза тогда, когда она их закрыла. С закрытыми глазами, сказала она себе, невозможно сильно ошибиться. Если только не останешься совсем одна. Тогда нет необходимости — а — так часто моргать.
— Если вы вполне уверены, вы вполне уверены, — сказал Уайли.
В этот самый момент все они одновременно впервые уловили дуновение особого свойства мисс Кэрридж и как люди хорошо воспитанные воздержались от комментариев. Но теперь путь назад был отрезан. Они все это почувствовали, когда за ними закрылась дверь.
Так что все на свете тянется навстречу единственно возможному исходу.
Мисс Кэрридж провела их в большую комнату, где так часто встречались и расставались Мерфи и Селия, всей своей манерой показывая, что она гордится домом. Потому что уборщица постаралась, как никогда. Лимонный цвет стен повизгивал не хуже вермееровского, и даже мисс Кунихан, раскинувшаяся в одном из бальзаковских кресел, была склонна сожалеть о своем отражении в линолеуме. Подобным же образом, стоя перед Нарциссом Клода на Трафальгарской площади, поносили стекло шлюхи высокого класса с недавно подтянутыми лицами.
Нири без предупреждения воскликнул:
— В лучшем случае — ничего, в худшем — опять же оное.
Мисс Кэрридж выглядела скандализованной, на что она вполне имела основания. Ее нога никогда не ступала западнее острова Мэн.
— Надеюсь, — сказала она, — вам нравится моя маленькая квартирка; можно сказать, сдается.
— Взвешенный вердикт, вынесенный большой жизни человека, — сказал Уайли, — который не может придумать ничего хуже, чем жизнь маленькая. Навряд ли скажешь, что в артистическом духе.
— Мы, сестры Энгельс, — сказала мисс Кунихан, — прибыли навсегда.
Мисс Кэрридж вышла из своей маленькой квартирки.
— Чу! — сказал Уайли, указывая вверх. Оттуда доносился легкий звук шагов, взад — вперед.
— Миссис М., — сказал Уайли, — никогда не знает покоя, встревожена продолжительным отсутствием своего юного, своего честолюбивого мужа.
Шаги прекратились.
— Она остановилась, чтобы высунуться из окна, — сказал Уайли. — Ничто не заставит ее броситься вниз, пока он действительно не покажется на горизонте. У нее есть чувство стиля.
У Нири ассоциации были обычные, до умопомрачения. Он думал о кристаллах пятновыводителя на ступенях отеля «Уинн»; свинцово-синий отлив этого давнего видения заставил его закрыть глаза, дикий вечерний желто-зеленый цвет, отраженный в луже.
— Сестры Энгельс, — говорила мисс Кэрридж, — желают поговорить с вами.
Селия, хвала Господу за, наконец, христианское имя, внесла в комнату свой подержанный бюст — в комнату старикана.
— Закадычные друзья мистера Мерфи, — сказала мисс Кэрридж, — приехали в такси.
Селия подняла лицо. Это заставило мисс Кэрридж в замешательстве добавить:
— Но мне незачем говорить вам все это. Извините.
— Ах — есть зачем, — сказала Селия, — не пропустите ни одного существенного обстоятельства, умоляю вас. Я была так занята, так занята, так поглощена, этот мой кроссворд, знаете ли, мисс Кэрридж, подыскивала рифму, дышащий слог, который рифмовался бы с «дыханьем», что я, точно глухая, совершенно не слышала голосов с улицы, глухая и проклятая, мисс Кэрридж, мириадов голосов.
Мисс Кэрридж не знала, какую руку следует больше благодарить, с Библией или с кочергой. Она в равной мере покрепче сжала каждую и сказала:
— Не поддавайтесь отчаянию, это очень нехорошо.
— Когда я думаю о том, чем я была, — сказала Селия, — кто я была, что я такое, а сейчас вот совершенно бесчувственная, воскресенье, день перевалил за полдень, солнце поет, птицы сияют, а я не слышу голосов УЛИЦЫ, тогда…
— Будьте благоразумны, — сказала мисс Кэрридж, — надейтесь до конца. Утритесь немножко и спускайтесь вниз.
Селия закуталась в непроницаемое покрывало легкой краски смущения, но утираться не стала.
— Мне нечего стыдиться и нечего терять.
Спускаясь по лестнице, мисс Кэрридж размышляла над этими словами. На площадке перед большой комнатой, на той площадке, где Селия в первый и последний раз видела старикана, она подняла кочергу и сказала:
— Но приобрести — все.
— Нечего терять, — сказала Селия. — Следовательно, нечего приобретать.
Долгий взгляд сочувственного взаимопонимания заполнил разделявшее их пространство спокойствием и жалостью с легкой примесью презрения. Они прильнули к нему, словно к плотной стене из шерсти, и посмотрели друг на друга. Потом пошли дальше, каждая своим путем, мисс Кэрридж вниз по ступенькам, сколько их там еще оставалось, Селия — в свою прежнюю комнату.