А про себя Вайли подумал: если все пойдет вкривь и вкось, если Мерфи отыскать не удастся, если Ниери упрется и откажется взять на себя расходы, всегда можно вернуться к Ариадне, урожденной Кокс.
Если дела пойдут плохо, подумала Кунихэн, если любовь моя, мой Мерфи не отыщется, если Вайли распояшется и начнет вести себя гадко, всегда можно поманить Ниери, и он тут же уляжется у моих ног.
– Ладно, считай, что договорились.
Вайли принялся заверять Кунихэн, что она ни в коем случае не пожалеет о предпринятом путешествии, что это будет началом новой жизни для них для всех – для нее, для Мерфи, для Ниери и для него, Вайли, ее покорного слуги, человека недостойного, но удостоившегося… Для них для всех – это свет в конце туннеля, новая заря!.. Вайли, окончив тираду, направился к двери. Кунихэн ему вслед произнесла:
– Буду жалеть или не буду, но я не забуду твоей доброты и твоего участливого ко мне отношения.
Вайли замер, повернувшись к двери спиной и держась за спиной за ручку. Свободной рукой он сделал в воздухе неопределенный жест, к которому он всегда прибегал, когда слова оказывались недостаточными для сокрытия того, что он на самом деле чувствовал. Кунихэн же со своей стороны не без некоторых усилий создала на своем лице некое особое выражение, которое на мгновение должно было изобразить понимание. В этом заключался некоторый риск, на который она шла весьма редко.
– Доброту и участие проявляешь ты, а не я, – галантно высказался Вайли.
Оставшись одна, Кунихэн попыталась разжечь огонь в душе, но из этого мало что получилось. Торф, который она использовала на растопку, был чисто ирландским и соответственно пропитан излишней элеутероманией:[141] никак не хотел возгораться в закрытом помещении, так сказать, за решеткой. Кунихэн выключила свет, открыла окно и выглянула. Уставившись в небо, она предалась досужим размышлениям. Что не может повернуть к земле луна: свою обратную сторону или переднюю?… Что хуже: никогда не принадлежать тому, кого любишь, или же постоянно проводить время с теми, кого едва знаешь и кого не успеваешь даже возненавидеть? Да, узелки, загадочки, не развяжешь их, не решишь…
На улице внизу, прямо под окном появляются Вайли с Купером. Головки крошечные, зажаты меж плечиками, словно в колодках… Нет, на Купера такое описание не распространяется, так выглядит с высоты только Вайли… А Купер вдруг заскакал, как пинг-понговый мячик… бежит какими-то рывками, словно ноги не несут, удаляется, и теперь видны не только его голова, плечи, немного спины, а весь он, вся его нелепая крошечная фигурка… А куда же подевался Вайли?
Кунихэн, захваченная своими изоконными наблюдениями, не обратила внимания на щелчок замка и тихое хлопанье входной двери, а ведь все эти звуки могли бы послужить ей предупреждением, что она должна занять позу, достойную того, чтобы быть словно случайно увиденной «неожиданно» вернувшимся и входящим в комнату Вайли. Но вместо этого Кунихэн высунулась из окна еще дальше, так что только половина ее оставалась в комнате, да и то эта половина зависла над полом, с ним не соприкасаясь. Ступени крыльца далеко внизу, прямо под ней, были погружены в темноту, лежащую большим, казавшимся черной ямой пятном на сером асфальте. Пробившийся откуда-то свет превратил перила в тонкие сверкающие лезвия…
Кунихэн закрыла глаза – что было неразумно с ее стороны – и, казалось, уже совсем собралась покинуть комнату, когда руки Вайли, ловко сложенные таким образом, что чашками плотно легли на ее груди, мягко затянули Кунихэн назад в комнату. Пускай голова кружится, но не от высоты и одиночества, а от близости и общения.
8
Должно быть, то крайне неприятное событие, о котором мы вскользь упомянули в конце пятой главы, произошло как раз в то время, когда бакалейщики позволили себе издеваться над Мерфи.
В тот день – а была пятница, 11 октября – квартиросдатчик Кэрридж наконец-то почувствовала свой собственный запах и понабирала в магазине бесплатных образцов крема для бритья, дешевых духов, туалетного мыла, всяческих моющих средств для ног, пенных шампуней для ванны, зубных паст и зубных эликсиров, дезодорантов и даже депиляторов. Ах, как легко потерять свежесть тела! Личная гигиена – превыше всего! И многие другие рекламные воззвания неожиданно очень пришлись ей по душе. У Кэрридж имелось одно бесценное преимущество перед многими другими, которые, подобно ей, страдали от излишне сильного телесного запаха, – она рассматривала его как нечто, принадлежащее только ей и не являющееся физическим недостатком. Но тем не менее она решила бороться с запахом, хотя, конечно, она так просто сдаться не могла – она не отдаст свою личную родную вонь без борьбы! Лишь бы только борьба не обходилась слишком дорого.
Окрыленная, ликующая, восторженная, выдраенная, умащенная, дезодорированная во всех уголках и щелках, несколько преждевременно сияющая от возвращения в состояние, которое она называла «первично-чистым и нетронутым порчей», Кэрридж заявилась к Силии со своей обычной чашкой чая. Силия стояла у окна и смотрела на улицу. Поза и общий вид Силии показались Кэрридж какими-то необычными, ей незнакомыми.
– Заходите, – не поворачивая головы, Силия глухо пригласила зайти ту, которая уже вошла.
– Пейте, пока не застыло, – пропела Кэрридж.
Силия круто повернулась и воскликнула:
– Ах, это вы! Знаете, я беспокоюсь, не случилось ли чего с нашим старичком! Целый день из его комнаты – ни звука! Ни шагов, ничего!
Силия так разволновалась, что, проявив несдержанность, ухватила Кэрридж за рукав.
– Какие глупости! – воскликнула Кэрридж. – Он исправно забрал поднос со своей едой и потом так же исправно выставил его обратно.
– Но это было уже несколько часов назад! И с тех пор – ни звука!
– Извините, голубушка, – строгим голосом урезонила Силию Кэрридж, – я совершенно явственно слышала, как он перемещается у себя по комнате, все как обычно!
– Но как же так? Как так могло получиться, что вы слышали, а я нет? – удивилась Силия.
– По одной наипростейшей причине, – Кэрридж почему-то развеселилась. – Вы – это не я, и соответственно наоборот. – Кэрридж даже выждала несколько мгновении, чтобы Силия могла сполна насладиться этой глубокой мыслью. – А вы разве не помните, что именно я некоторое время назад привлекла ваше внимание к тому, что у вас с потолка сыпется штукатурка, когда он топает у вас над головой?
– Помню, и теперь не удивляюсь, откуда берется вся эта белая пыль. Я всегда невольно прислушиваюсь к его шагам, а теперь вот я их не слышала.
– Глупости, – отрезала Кэрридж. – Чтобы успокоиться, вам просто нужно…
– Нет, нет, я не успокоюсь до тех пор, пока не смогу убедиться, что с ним все в порядке!
Кэрридж пожала плечами, всем своим видом давая понять, что судьба старика наверху ее совершенно не беспокоит, и повернулась с явным намерением уйти. А Силия снова ухватила ее за рукав и прижалась к ее плечу! Кэрридж даже пот прошиб от восторга – она мысленно благословляла все те мази, духи, мыло и дезодоранты, благодаря которым такая близость сделалась возможной! Она вся покрылась капельками пота, каждая из которых была частицей всеобщей благодарности. Однако такое обильное потоотделение для некоторых людей имеет поистине трагические последствия; такое наблюдалось и наблюдается во все времена; древние римляне называли это caper,[142]имея в виду, конечно, особо острый запах, исходящий от человека.
– Бедное мое дитя, – принялась утешать Силию девственная Кэрридж, – успокойтесь. Может быть, я могу что-нибудь сделать, чтобы вас успокоить?
– Можете. Нужно подняться, зайти к нему в комнату и посмотреть, как он там.
– Но у меня имеется строжайший наказ не беспокоить его ни при каких обстоятельствах! – воскликнула Кэрридж. – Но с другой стороны, мне невыносимо видеть вас в таком состоянии!