Купер не мог бы сказать, что же именно произошло и освободило его наконец от непонятных ему внутренних запретов, возбранявших ему в течение стольких лет садиться и снимать шляпу; при этом он вовсе не стремился докопаться до истины. Он положил свой котелок на ступеньку перед дверью морга, тульей вверх, примостился прямо над своим головным убором, слегка согнул ноги в коленях, тщательно, глядя меж ног, прицелился, закрыл свой единственный глаз, резко выбросил обе ноги вперед и вверх и обрушился задницей на шляпу. Как чугунная баба на сваю. Второго захода не потребовалось.
Тяга в печи оказалась плохой, работа протекала медленно, и только спустя пять часов Куперу удалось покинуть М.З.М. с пакетом пепла под мышкой. Пепла оказалось не менее двух килограмм. По пути на вокзал ему представлялись различные возможности от него избавиться, и наконец Купер решил, что помещение этого пакета в ближайший мусоросборник любого вида будет самым удобным, надежным и не привлекающим внимания способом избавления от него. В Дублине сделать это было бы еще проще. Он бы сел себе на какую-нибудь скамеечку в любом сквере, и спустя некоторое время обязательно появился бы мрачный мусорщик с тележкой на колесиках, на бортах которой написано: «Бросайте мусор сюда». Но в Лондоне тех времен к мусору относились не столь ревниво, и по городу не ездили тележки, собиравшие мусор.
Купер добрался до вокзала, не обнаружив по пути ни единой солидно выглядевшей урны, которая бы, по его мнению, вполне подходила бы для принятия пакета. У самого вокзала его остановил всплеск музыки. Обернувшись, Купер увидел на противоположной стороне улицы паб, который как раз открылся после перерыва. Засветились огни, распахнулись двери, заиграла музыка. Купер перешел улицу и остановился на пороге этого питейного заведения. Пол, казалось, отливал золотистым оттенком, стойки поблескивали серебром, у высоких табуретов имелись внизу перекладинки, именно такие, как ему нравились, играли разными цветами напитки в бутылках, прозрачная, нежная коричневатая желтизна виски ласкала глаз. В паб мимо Купера проскочил мужчина, один из тех неисчислимых мужчин, которые с таким нетерпением ожидали открытия заведения, чтобы утолить жажду. Купер медленно зашел вовнутрь и так же медленно уселся за стойкой бара – уселся! Уселся в пабе впервые за двадцать лет!
– Что будем пить? – спросил его тот человек, который зашел в бар первым.
– Первую ставлю я, – хрипло сказал Купер дрожащим голосом.
Через несколько часов Купер, обнаружив перед собой какой-то пакет, запустил им сердито в кого-то, кто его чем-то обидел. Промахнулся. Ударившись об стену, пакет лопнул и упал на пол. Его, как мяч, пинали ногами, перепассовывали друг другу, по нему наносили прямые и резанные удары и с его помощью демонстрировали искусство дриблинга. Кое-кто даже пытался ударом ноги послать его в воздух на высоту, достаточную, чтобы его можно было переправить дальше головой. А некоторые явно намеревались применить пакет совсем уж для непотребных целей. Так или иначе, к моменту закрытия заведения тело, разум и душа Мерфи оказались рассыпанными по полу, а еще до того, как рассвет начал окрашивать землю в серый цвет, Мерфи был выметен вон вместе с опилками, мокрыми от разлитого пива, плевков и блевотины, вместе с грязью, отставшей от подошв, и вместе с окурками, обгорелыми спичками и осколками стекла.
13
Ранний вечер, суббота, 26 октября. Мягкий облачный, но не дождливый день; неожиданные легкие порывы ветра подхватывают и крутят опавшие листья; ветер стихает так же быстро; как и поднимается; голые ветви замирают неподвижной вязью на фоне неподвижного неба; кое-где из труб поднимается дым, принимающий форму высокостволой сосны.
Силия катила инвалидную коляску, в которой сидел ее дед, Виллоуби Келли, по Широкой Аллее. Келли был облачен в блестящий клеенчатый дождевик, который он надевал всегда, когда отправлялся запускать своего змея, и который был слишком велик для него; на голове у Келли примостилась яхтсменская кепочка, слишком для него маленькая. Надо отметить, что ни меньшего размера кепочки, ни большего размера плаща в магазинах просто не продавали. Келли сидел совершенно прямо, словно кол проглотил; в одной оперчаточенной руке он держал катушку с прочной нитью, а в другой – своего змея, сложенного и упрятанного в футляр. Глаза Келли сверкали голубизной из глубоких глазниц. По обеим сторонам от него быстро сновали вперед-назад рычаги с ручками, которыми приводилась в движение коляска (но которые теперь маятником метались сами по себе от того, что коляску толкала сзади Силия). Их быстрое маятниковое движение создавало некое подобие ветерка, который он находил даже в некотором роде приятным, ибо он немного охлаждал его, горящего нетерпением.
Как только они выбрались на верхнюю точку подъема, Келли положил футляр со змеем и катушку на колени и ухватился за рычаги. Не произнося ни слова, он тем самым давал Силии знать, что ей следует прекратить толкать коляску. Руки Келли, державшие ручки рычагов, двигались все быстрее по мере того, как коляска набирала скорость. Теперь она мчалась вниз со скоростью не менее восемнадцати километров в час, что уже становилось опасным как для него, так и для окружающих. Когда до конца спуска оставалось совсем немного, Келли, особым образом орудуя рычагами, стал тормозить и остановился прямо напротив памятника королеве Виктории, которой он восхищался и как женщиной, и как королевой.
Келли бы немощен лишь в ногах, да и лицо его, обезображенное, потеряло свою живость, а вот в руках и в теле у него еще было полно сил.
В некотором смысле Келли любил свое передвижное кресло подобно тому, как любил свое качающееся кресло Мерфи.
Силии потребовалось довольно много времени, чтобы пройти то расстояние, которое так быстро проехал ее дед. Он вытащил из футляра своего змея, развернул его, этот шелковый шестиугольник когда-то ярко-красного, а теперь совсем выцветшего шелка, натянул его на собранную деревянную раму, закрепил хвост. Привязал крепко бечевку, проверил, надежно ли держатся кисточки. Когда-то давно, подобным же субботним вечером, под небом, затянутым молочного цвета облаками, один из его товарищей по запуску змеев сказал: «Шелк для змеев – это херня, мне подавай нансук[235]». На это заявление Келли, как он с удовольствием припоминал, ответил: «В задницу нансук», чем заслужил громкое одобрение собравшихся змеезапускателей.
Силия оповестила о своем прибытии легким постукиванием о спинку коляски.
– Ну и долго ж ты топала, – пробурчал Келли. – И вообще, почему ты так давно не приходила?
– Дела были, – ответила Силия.
Поднялся ветер, стал гонять по земле листья и даже швырять их в воздух, ветви деревьев, особенно те, что располагались повыше, стали жалобно посвистывать и поскрипывать, сплошная облачность разорвалась, вокруг образовавшихся голубых дыр закурчавились края облаков, дым, поднимавшийся из труб, потерял форму сосен, потянулся к востоку, вообще исчез под напором ветра; пруд подернулся рябью, быстро превращающейся в волны, вода помрачнела, сделавшись темно-серой, заметались, словно в панике, чайки; белые паруса выглядели еще бо лее белыми на фоне потемневшей воды.
Казалось, само Время вдруг потеряло терпение или, может быть, о чем-то взволновалось.
На другом берегу Роза Роса и ее Нелли, течка которой уже закончилась, подставили лицо и морду ветру и направились домой. Их ожидала дома пара носков от лорда Жолча. Носки он сопроводил запиской, в которой говорилось: «Если и эта пара носков не получит должной обработки с применением мыла и горячей воды, я вынужден буду обратиться туда, где им будет уделяться должное внимание».