- Значит, если встанет вопрос о деньгах, они придут ко мне? У меня нет денег, чтобы послать Чарли.
- Конечно, нет. Не будь такой глупой.
Эти векселя были отосланы Чарли, он по ним получил наличные, потом они вернулись. Их опять вытащили на свет, и они стали предметом тщательного изучения на военном трибунале. О них позабыли, так как Чарли оправдали. Потом опять о них вспомнили, теперь уже в палате общин. На эти векселя наложено какое-то дьявольское проклятье. Неужели она тогда поступила неправильно? Может, ее поступок был противозаконным? Может, это и есть фальсификация, когда водишь чьей-либо рукой? Она не может поклясться на Библии, что ее мать на самом деле знала, что подписывает. Она очень плохо себя чувствовала и была слишком слаба, чтобы понять все, что касалось векселей, чеков, денег. Она не знала, чем ее дочь занималась с Расселлом Маннерсом на Олд Берлингтон-стрит, 9.
А что, если они привезут ее мать в палату, поставят ее перед барьером и начнут расспрашивать? От этой мысли ей становилось плохо... Она почти теряла сознание: на стуле сидит ее мать, дрожащая, запуганная и затравленная министром юстиции. Мери Энн начинала метаться, прижимая руки к глазам. Сколько еще будет продолжаться эта мука? Когда настанет конец?
Ничего хорошего из этого не выйдет, только ее имя изваляют в грязи. Позор, бесчестие, ложь и грязные разоблачения. Она выпила предписанный доктором порошок и содрогнулась. Два дня постельного режима. Никаких визитов друзей или родственников. Так велел доктор, и она подчинилась его приказу. Но ей не было покоя: над ней висело новое обвинение - фальсификация.
Стук в дверь. Опять Марта, решила она, пришла поправить подушки.
- В чем дело, Марта? Можешь ты дать мне поспать?
- Лорд Фолкстоун принес вам цветы.
- Тогда поставь их в воду.
- Он надеется, что вам лучше, мэм, и желает вам всех благ.
- Он говорил, что хочет видеть меня?
- Он не осмелился.
Она зевнула и бросила взгляд на часы. Только половина десятого. Время тянется так медленно. Может, разговор с Фолкстоуном отвлечет ее, и тогда ей удастся заснуть. Он такой привлекательный, даже очень привлекательный и, очевидно, влюблен в нее как теленок: он потерял жену и, кажется, еще не оправился, но тяжелая утрата придает чувствам законченность, она сама познала эту истину. Она села и потянулась за шалью, потом немного подкрасилась и капнула пару капель духов на подушку.
- Скажи его светлости, чтобы он поднялся.
Марта ушла.
Бледная и томная, она откинулась на подушки. Лампа рядом с кроватью едва освещала ее лицо, и этот полумрак очень шел ей. Стук в дверь показался ей самоуверенным, и ей стало даже интересно: слишком давно мужчина не стучался в ее дверь.
- Войдите, - сказала она, и ее голос звучал не вяло, а нежно, мягко, чувственно, обещающе. - Как хорошо, что вы приехали. Мне было так одиноко.
- Я на минутку. Готов поклясться, вам лучше.
- Конечно, лучше. Но почему вас это так беспокоит?
- Когда в палату приехал доктор Меткалф и сообщил, что вы больны и не сможете сегодня выступать, я едва досидел до конца заседания. Я вызвал доктора к барьеру и допросил его. Он удовлетворил любопытство суда, заявив, что вы действительно больны, но от этого мне еще больше захотелось увидеть вас. Вам что-нибудь нужно? Что вам принести? Вы уверены, что доктору можно верить, - я могу послать за своим?
- Со мной все в порядке, просто я очень устала. Я надеялась, что за выходные смогу отдохнуть, но ошиблась. Итак, расскажите мне, как идут дела.
- Великолепно. Весь день допрашивали специалистов по почеркам. Двое с почтамта, контролеры франков, они принесли микроскопы. Еще один - из банка Коуттов, и трое - из Английского банка. Все дали один и тот же ответ, хотя Персиваль изо всех сил пытался все исказить.
- И что же они ответили?
- Очень похоже, но они не могут поклясться, что почерк полностью идентичен. Они думают, что почерк один и тот же, и все. У них был ужасно глупый вид, когда я спросил, читали ли они в газетах протокол заседания, на котором обсуждалась подлинность письма. Естественно, они все ответили, что читали, а это значило, что фактически они давали пристрастную оценку, заранее зная о сомнениях относительно подлинности письма.
- Итак, правительственная партия никуда не продвинулась?
- Абсолютно. Расследование стоит на месте, и вопрос можно решить только голосованием. После экспертов мы допрашивали старого Клаверинга, который решил отрицать знакомство с вами. И отрицал, пока не увидел ваши письма. Он нас здорово развлек. Его допрашивал Сэм Уитбред, и он так его уделал, что старик был рад убраться от него подальше. Его свидетельские показания никак не повлияли на обвинения, но, увидев, как он отвечает на вопросы, как мямлит и ходит вокруг да около, все пришли к выводу, что и он обращался к вам за назначением. Потом вызвали Гринвуда и Гордона. Ничего существенного. Они представили целую груду совершенно ничего не значащих бумаг. Все заскучали. Вообще-то, интерес пропал, как только стало известно, что вы не придете.
- Как жестоко с их стороны развлекаться, глядя на мои мучения. Жертва, брошенная на растерзание львам.
- Вовсе нет. Вы никогда не выглядели, как жертва. Такое впечатление, что вы в любой момент превратите заседание в веселый спектакль. Министр юстиции - медведь, а вы - охотник, который травит его. Все члены парламента просто с ума сходят от вас, в том числе и члены правительства. Даже Вилберфорс забыл о рабах-неграх и говорит только о вас. Я слышал, как он во время разговора с одним из своих друзей со вздохом сказал: "Она хорошая - в глубине".
- В глубине чего?
- В глубине души. Он сказал, будто вы попали под влияние злого человека.
- Возможно, он прав. Если верить памфлетам, столько людей оказывало на меня влияние, что от меня почти ничего не осталось. Вы читали их?