Она выходила из аптеки, когда к ней приблизились две фигуры.
— Привет, — сказал один из них, хорошо одетый молодой человек. Это был продавец из магазина мужской одежды Фрюга; его спутник был ей незнаком. — Ты сегодня видела Гордона? Он тебя искал.
— Я ему позвоню, — сказала она, продолжая идти. Ей был неприятен цветочный аромат, который вился за Эдди Тэйтом. От некоторых мужчин пахло одеколоном, и даже приятно, или вот Туини — тот пах, как свежее дерево. Но только не это… к этому она не испытывала ни капли уважения.
— Чё читаешь? — спросил Тэйт, приглядываясь. — Какой-нибудь любовный романчик?
Она смерила его взглядом в своей обычной манере: спокойно и не желая обидеть, всего лишь любопытствуя.
— Хотела бы я знать насчет тебя наверняка…
— Что ты имеешь в виду? — спросил Тэйт, напрягаясь.
— Однажды я видела, как ты стоял у торгового причала с двумя моряками. Ты голубой?
— Это мой двоюродный брат!
— Гордон не голубой. Но он до того тупой, что даже не знает, что это такое; он считает, что ты очень стильный.
Она во все глаза разглядывала несчастного Эдди Тэйта; его ужас забавлял ее.
— А знаешь, как ты пахнешь? Ты пахнешь, как женщина.
Его спутник, заинтересовавшись острой на язык девушкой, встал рядом и прислушивался.
— Гордон на заправке? — спросила она Тэйта.
— Мне-то откуда знать?
— А ты разве там сегодня не тусовался? — Она прижала его к ногтю и не отпускала.
— Заглянул на минутку. Он сказал, что, может, зайдет к тебе домой вечером. Сказал, что уже заходил в четверг, но тебя не было.
Голос Тэйта стал удаляться, когда она пошла дальше, перекинув через руку плащ и не глядя ни на одного из них. На самом деле ей было наплевать на обоих. Она думала о доме. То удовольствие, тот подъем, который она испытала, подразнив «голубого», рассеивались, и наступала тоска.
Входная дверь была не заперта. Мать готовила на кухне ужин. Во всех шести квартирах их дома что-то бряцало и шумело: работали телевизоры, играли дети.
Она вошла и предстала перед отцом.
Эд Рейнольдс — маленький и мускулистый, с торчащими, как проволока, седыми волосами — сидел в своем мягком кресле. Он впился пальцами в подлокотники и приподнялся, что-то бормоча и часто моргая. Пивная банка полетела на пол; смахнул он и пепельницу, и газету. Он был в кожанке, под которой виднелась майка, его потная и грязная хлопковая майка. Лицо и шея были в пятнах от смазки, и рабочие ботинки, стоявшие возле кресла, тоже были покрыты смазкой.
— Привет, — сказала она; как обычно, его присутствие поразило ее, словно она видела его впервые.
— Явилась не запылилась? — глаза его блестели, кадык ходил под дрожащими щетинистыми складками кожи. По дороге в спальню он шел за ней по пятам, семеня по ковру своими липкими носками.
— Не надо, — сказала она.
— Что «не надо»? Почему ты так поздно явилась? — не отставал он. — Небось заболталась с кем-нибудь из своих черномазых дружков?
Она закрыла за собой дверь спальни и остановилась. За дверью слышалось его дыхание — низкий клекот, будто что-то застряло в металлической трубе. Не отрывая взгляда от двери, она переоделась в белую футболку и джинсы. Когда она вышла, он уже вернулся в свое кресло. Перед ним светился телевизор.
Зайдя на кухню, она бросила матери:
— Гордон звонил?
На отца она старалась не смотреть.
— Сегодня нет. — Миссис Роуз Рейнольдс нагнулась к дымящему в духовке казанку. — Пойди накрой на стол. Помоги хоть немного.
Она металась туда-сюда между плитой и раковиной. Она, как и дочь, была худощава; то же заостренное лицо, глаза в постоянном движении; те же складки беспокойства вокруг рта. Только вот от своего деда — уже покойного, похороненного на кладбище часовни Лесного склона в Сан-Хосе, — Мэри Энн унаследовала прямоту и хладнокровное бесстрашие, которых недоставало матери.
Заглянув в кастрюли, Мэри Энн сказала:
— Я, пожалуй, уволюсь.
— Святые небеса, — откликнулась мать, разрывая пакет замороженного горошка, — да неужели, зачем это?
— Это мое дело.
— Ты же знаешь, что до конца года Эд будет на неполной неделе. Если бы не его стаж…
— Водопровод ломаться не перестанет. И его не сократят.
Ей было плевать; удачи она ему не желала. Усевшись за стол, она открыла «Лидер» на колонке редактора.
— Ты только послушай, до чего слабоумные бывают люди! Какой-то тип из Лос-Гатоса пишет, что Маленков — антихрист и Господь ниспошлет ангелов погубить его.