В марте 1955 года Чаплин, наконец, продал свои акции в «Юнайтед Артисте». «Я очень переживала по этому поводу, — позднее говорила Мэри, — хотя и не желала встречаться с Чарли». Несмотря на их конфликты, его отъезд потряс ее, ведь деловые отношения с Чаплином были еще одним звеном, соединявшим ее с Фэрбенксом и с той далекой славной эпохой.
Оставшись единственной из основателей «Юнайтед Артисте», она испытывала симпатию к Роберту Блюмофу, помощнику Крима и Бенджамина. «Ребята, во что вы превратили мою компанию?» — с нежной улыбкой спросила она у Блюмофа, будто ударила его под ребра, когда он посетил ее в Пикфэре. Они хотели возродить мощь «Юнайтед Артисте», используя методы, которые раньше не поощрялись правлением: финансирование независимых студий и совместное продюсирование. Заключив контракт со студией, продюсер «Юнайтед Артисте» участвовал в выборе режиссера, сценария, актерской группы и бюджета. После этого компания уходила в сторону, предоставляя создателям фильма полную свободу; продюсер также имел свою долю в картине и право на часть прибыли. Неудивительно, что вскоре «Юнайтед Артисте» завалили предложениями, и в 1956 году ее доходы составили шесть миллионов долларов — замечательное достижение, если учесть чудовищный дефицит 1950 года.
Предполагалось, что Мэри испытает облегчение и благодарность. Но вместо этого она чувствовала лишь усталость и ощущение потери. «Юнайтед Артисте», предмет «ее радости, гордости и отчаяния», становилась слишком тяжелым крестом. В феврале 1956 года Мэри, по примеру Чаплина, сожгла все мосты, продав свои акции за три миллиона. «Я продала их потому, что скопилось слишком много проблем, — говорила она одному писателю. — В конце концов, Гриффит умер. И Дуглас тоже», — добавила она с болью в голосе.
«Вот и вся моя жизнь вплоть до последних дней», — писала Мэри, заканчивая «Солнечный свет и тень». Но не все так просто. Шестилетний Ронни и малышка Роксана показаны очаровательными детьми, но внимательный читатель легко обнаружит, что они уж как-то слишком малы и не взрослеют. К моменту выхода мемуаров в свет их возраст равнялся, соответственно, девятнадцати и тринадцати годам. Этот странный временной пробел объясняется тем, что к тому моменту у семейства накопилось много такого, что следовало скрывать от посторонних.
Пикфорд много пишет о Роксане. «С ней обращались как с принцессой, как с куклой, — говорил Бойд. — Думаю, что в каком-то смысле Роксане не хватало настоящей любви». Роксана произнесла свои первые слова на французском, и ее опекала служанка-француженка. Взрослые нередко забывали о ней, занятые вечеринками, гостями и алкоголем. С возрастом девочка становилась все более своенравной. «Я всегда была бунтарем, — вспоминала она о тех годах. — Не то что бы я отличалась дурным нравом, но часто проказничала и вечно что-нибудь придумывала». Она могла забраться в шкаф с платьями Мэри и играть там, или таскала еду из холодильника в неурочное время. Мэри часто заставала Роксану с холодной котлетой в полночь, но не ругала ее, так как сама приходила на кухню с той же целью. Но нередко Мэри по-настоящему сердилась. «У мамы была железная сила воли, а я временами становилась очень упрямой, — говорила Роксана. — Между нами хватало отличий, но мы всегда находили общие точки соприкосновения». Подростком Роксана поступила в лицей в Барселоне, где она жила с Гвин, которая вышла замуж за американца Бода Орнстайна. Позднее она перевелась в частную школу в Лозанне. Тогда она и почувствовала себя свободной.
Согласно документам, в возрасте шестнадцати лет Ронни находился в частной школе в штате Нью-Йорк. Однажды Мэри услышала, что он повредил спину на футболе, и немедленно прилетела к нему. Но, несмотря на такие жесты, их отношения безнадежно испортились. Ронни казался наглым, вспыльчивым. «Ему не нравилось быть сыном Мэри, — вспоминал Джон Мэнтли. — С того дня, как парень оказался в Пикфэре, он становился все грубее и угрюмее. И он не шел ни на какие компромиссы». Бойд тоже считал Ронни довольно высокомерным, но чувствовал, что за этой чертой скрывался его страх: «Думаю, что Ронни в совершенстве овладел искусством выживания. Даже в детстве он никого к себе не подпускал. Я присутствовал на всех семейных праздниках в Пикфэре, вроде Дня Благодарения, и Ронни всегда держался холодно и отчужденно». Но иногда сквозь его таинственную ауру прорывался гнев. По крайней мере, один раз он ударил мать. Бойд, который видел это, вспоминал, что они поссорились на лестнице в нью-йоркском отеле, и Мэри, до этого прилично выпившая, упала на ступеньки.