Он закурил и подошел к Мэри. Она потихоньку отпустила ствол и почувствовала, что руки у нее совершенно окоченели. Она вспомнила, что теребила свои перчатки в процессе метаний по гостиной, и, должно быть, выронила их там.
Какой-то очень призрачный свет луны освещал сад. Где был свет, где тени, – все сливалось в воздухе. Напротив садовой постройки Мэри заметила черный BMW. Очевидно, Майкл так спешил, что не загнал его в гараж.
Джон сделал еще шаг навстречу Мэри и так и остался наполовину в тени.
– Вы считаете меня слабаком? – спросил он ее, скорее утвердительно, чем вопросительно.
– Нет, – сказала Мэри – но вообще-то я удивлена.
– Тем, что не у каждого встречного есть сверхспособности? – невесело усмехнулся он.
И продолжал:
– Отец сказал вам неправду насчет ваших родителей. Они не были агентами спецслужб. Они были алкоголиками. Когда Рональд Клифф спьяну упал в реку, Лилиана стала еще больше пить, и ее лишили прав на ребенка. Вскоре она умерла в одном из пригородов Лондона.
Мэри уже было неважно, чувствует она пальцы своих рук или нет.
– Он хотел вынудить меня помочь, – она чуть не задохнулась.
– Боюсь, что так, – вздохнул вместо нее Джон.
И протянул ей ее перчатки:
– Ты уверена, что для тебя имеет значение, кем они были? Кем это делает тебя?
Он помолчал, потом добавил:
– Какое значение твое прошлое имеет для Леонарда?
Мэри вспомнила Лео, лежащего наверху: широкие плечи утопают в подушках, так что он кажется почти ребенком. Он спас ребенка… неужели она не может хотя бы попытаться его спасти?
Удушающий мрак и бесчувствие преградили ей путь. Лео умрет, ну и пусть. Лишь бы ей не испытывать этого снова. Когда тело разрывает изнутри, и кажется, что самой легче умереть. Когда вой, страшный, дикий вой рвется из груди, в куски разнося ее сущность, ее душу, и все живое вокруг. Когда сносит все опоры, буквально: в физическом мире вещей и в голове. Когда пути назад нет, а пути вперед не существует. В том месте невозможно находиться, не то что выполнять спецзадания.
Мэри протянула руку и взяла перчатки.
– Спасибо. Я пойду.
Джон больше ничего не сказал, не остановил ее.
Она шла куда глаза глядят.
Она не заметила, как очутилась у канала. Должно быть, она прошла вниз по Уиткомб Хилл и перешла через какой-то мост, но ничего не помнила. Была ли она в это время в невидимости? В бестелесности? Скорее, глубоко в своих мыслях.
Она остановилась возле скамейки недалеко от шлюза, но садиться не стала, продолжая невидящим взором смотреть прямо перед собой. Замшелые створки успокаивающе монотонно журчали ручейком стекающей воды. Было еще темно, то ли поздняя ночь, то ли раннее ноябрьское утро.
– Утро доброе, – окликнул ее старик с лодки, пришвартованной у берега, по которому и бежала пешеходная тропинка со скамьями.
– Здравствуйте, – ответила она через полминуты, сочтя свое молчание невежливым.
– Что ты здесь делаешь в такую рань?
– Ничего…
«Броситься в реку, поиграть в Офелию?»
– …Я не знаю, что мне делать дальше.
– Ну, до того, что дальше, еще дожить нужно, – отвечал он в духе Льюиса Кэрролла.
– Я и хочу дожить, – она решила отвечать, как Алиса.
– Так и вперед! – воскликнул он и запел «У герцога Йоркширского было десять тысяч солдат». При этом он натирал тряпочкой поручни кормы и ручку руля. Потом замурлыкал что-то неизвестное Мэри:
Смысл жизни – радость приносить.
И если ты с утра
Успел улыбку подарить,
Весь день кричит «Ура!»
Незатейливый стишок и напев застряли у Мэри в голове.
«По большому счету… если мне все равно, что будет дальше со мной… то почему не попытаться помочь Лео? Могу ли я не быть жестокой, если выберу это сама? Безразличие – равно смерть. А я выбираю жить… Эх, вот и жизнь прошла… а я еще даже ни разу нормально не целовалась… Опять эти глупости лезут в голову!!!»
Теперь она по-настоящему рассердилась на себя.
«У меня есть шанс сделать что-то стоящее, неужели я упущу его? Смысл жизни не в поцелуях!!!»
Когда тебе нет еще двадцати лет, то часто именно в них. Но Мэри решительно отбросила эту мысль как не имеющую права на существование: всем известно, что смысл может быть только в серьезных вещах.
* * *
Мэри растворилась в абсолютной тьме и абсолютной тишине, но все время ощущала движение. Она была готова к чернильной жути, она разрешила себе войти в нее. И вдруг – темноты больше не было. Но и света тоже. Перламутр. Мандарины. Наждачная бумага. Натяженность и всплескание невнятных волн… биоволн? Описать происходящее привычными словами не представлялось возможным.