Раскатов выразил сомнение:
— Но Стус даже не пытался приблизиться к картинам настолько, чтобы это вызвало подозрение. Я видел каждое его движение. Он любовался картинами издали.
— Это была первая разведка. Последует, вероятно, снова визит. И как знать, чем все это может окончиться для сестер. Ставить их под удар нельзя. Поэтому предлагаю принять контрмеры, и в этом нам поможет Мирта. Давай теперь обсудим детали.
Раскатов встретился с Миртой в саду Кронвальда у канала, как было условлено, в шесть часов вечера.
— Ну, как мое поручение? Расскажите подробно, — попросил он, присаживаясь на траву.
— Значит, так. Я будто бы случайно встретила Стуса возле кабинета директора. Поздоровалась с ним, но затем отвела взгляд в сторону и внезапно замолчала. Он заметил это и спросил, чем я озабочена. Я пожаловалась, что Астра отдала все папины картины в музей латышского и русского искусства. “Как отдала? Ее кто-нибудь просил об этом?” — удивился Стус. “Нет, — говорю, — по своей инициативе. На время выставки. Но я предчувствую, что музей захочет их купить. Одним словом, Астра может уступить”. — “Так что, у вас теперь ничего не осталось?” — спросил Стус. “Ничего, — отвечаю. — Отдала даже последнюю папину работу: акварель “Вечер”. Это же кощунство!” Стус начал меня уверять, что разделяет мои чувства, но, если хорошо подумать, я — де проявляю неразумный эгоизм; он на нашем месте давно бы поместил картины в музей. Это действительно национальная гордость. Вот и все.
— Как он вел себя во время разговора?
— По-моему, держался естественно, спокойно.
— В котором часу это было?
— Около пяти. Стус спешил к директору.
— Спасибо, Мирта. Извините меня, но сейчас я должен вас покинуть. Служба. Думаю, что завтра мы пойдем с вами на концерт органной музыки. Я зайду за вами домой. До завтра!
— До завтра, Саша.
Через четверть часа Раскатов входил в кабинет Гулбиса.
— До закрытия музея не появлялся, — сказал Гулбис.
— Мирта говорила со Стусом около пяти, так что он просто не успел, — ответил Раскатов.
— Молодец твоя Мирта. Только что получил из Ульяновска ответ на свой запрос. Пунктуальный человек этот полковник Галаганов. Он пишет… — Гулбис достал из письменного стола лист бумаги и прочел: — “Оберштурмфюрера СС Эберта конвоировали ефрейтор Стус и рядовой Грачев. Вез шофер Нехода”.
— Итак, можно подвести черту, — резюмировал Гулбис. — В войну Стус посещал профессора Ламанского в провокационных целях — это раз… В момент гибели Эберта он находился с ним рядом — это два. Стус говорит неправду насчет своего визита к Коврову в день убийства — это три. Спешно знакомится с сестрами Саулите — четыре. Случайность? Думаю, что нет.
— Даже, если и случайность, то не слишком ли их много? — рассмеялся Раскатов.
— Случайности, Саша, это своего рода проявление определенных закономерностей. Я думаю, что мы на верном пути. Судя по всему, Стусу неизвестно место, где тайник, если он тоже интересуется картиной. Это уже хорошо. Не думаю, что он действует в одиночку. Его направляет чья-то рука. Но нам пока не удалось выяснить, с кем он встречается. Наш эксперимент с картиной, я думаю, приведет к этому человеку. Стус непременно появится завтра в музее, чтобы воочию убедиться, что картина “Вечер” там. И после этого следует ожидать, что картину попытаются похитить из музея.
— А что, если в музей заявится кто-то другой? — предположил Раскатов.
— Не думаю, придет именно Стус, чтобы сделать разведку. После его ухода мы заменим картину копией, во избежание непредвиденного. Собственно говоря, им картина, как таковая, не нужна. Им просто нужно ее уничтожить, пока Стабулниек “находится в больнице”.
12
По ночам Алексея Стуса мучили кошмары. Стоило ему смежить веки, как откуда-то из темноты наплывало на него лицо Коврова, мертвенно-бледное, с закрытыми глазами. Оно быстро увеличивалось, глаза раскрывались и смотрели с удивлением и укором, губы шевелились, произнося какие-то слова, которых Стус не слышал. И он просыпался, трясясь от озноба и страха. Он вставал с кровати, набрасывал на себя простыню и, как привидение, бесшумно ходил по квартире. Но стоило ему лечь, как все начиналось сначала.