— Не понимаю, почему поездки в Армению стали у нас тут мерилом патриотизма? Это несерьезно. Я, правда, не был еще в Армении, однако полагаю, что немало сделал для своих сородичей. Если хотите, поедемте в мой офис, я покажу вам досье примерно на три тысячи людей, всем нм я помог перебраться в Канаду…
— С АНЧА[9] сотрудничаете, что ли?
— Прежде — да, а потом рассорился.
— Стало быть, против Армении действовали?
— Нет, ни одного человека я из Армении не переманил. Помогал армянам из Греции, Турции. Что было им делать, если нет возможности уехать в Армению? Бедняки есть среди них! Пока куда-нибудь их пристроят, я из своего кармана деньги тратил. Не такой уж тут рай. У Канады тоже два лица… Если хотите, покажу вам второе ее лицо…
И вот мы отправляемся смотреть «второе лицо» Канады. Конечно, звучат эти слова самонадеянно. Для такого дела нужны месяцы и даже годы. Во всяком случае я благодарна господину Птукяну, приотворившему мне форточку, из которой я кое-что могла разглядеть.
Едем в зеленой новой машине Птукяна, но уже со вмятиной на крыле.
Свободно, просторно раскинулся Монреаль. Небоскребы высятся только в центре, да и то лишь с недавнего времени. Остальное — выстроившиеся вдоль широких и длинных улиц, большей частью одно- и двухэтажные кирпичные дома, снаружи ничем не примечательные. Едем по этим кажущимся бесконечными улицам, и господин Птукян рассказывает мне о жизни монреальских армян.
— Обычно новоприезжие, в особенности переселенцы с Ближнего Востока, адаптируются с трудом. Разница в образе жизни, в психологии очень уж велика. Часто случаются срывы, наступает душевный кризис… В одной такой семье, недавно осевшей здесь, дочь, молодая еще девушка, пыталась покончить с собой. Я стал ходить к ним, всячески старался завоевать ее доверие, помочь разобраться в жизни. Надеюсь, что это мне удастся.
— Уж не миссионер ли вы? — спрашиваю я, вправду заинтересованная разносторонней деятельностю моего спутника.
— Нет, не миссионер, — смеется он, — просто хочу помогать людям.
Птукян рассказывает об учреждении, именуемом «Конторой социальной службы», с которой он поддерживает тесную связь. Задачи ее действительно обширны и необычны. И служащие, и такие, как Птукян, «внештатные», можно сказать, болельщики, участвуют в работе этой конторы, помогают, как могут, всевозможными способами нуждающимся в материальной и душевной поддержке — многодетным матерям, детям, оставшимся без помощи, больным, одиноким старикам. Бывают у них, подчас просто звонят, поддерживают дух.
Мы останавливаемся у двухэтажного дома, в первом этаже которого вроде бы магазин. На стекле витрины написано по-английски:. «Ресторан «Стамбул».
Поднимаемся по ступенькам, и перед нами нечто похожее на просторный коридор, забитый всяческим хламом. В одном углу коридора, за дощатой перегородкой, как бы кладовая. Входим туда.
— Здравствуйте, господин Етерян, я привел вам гостью из Армении.
С табуретки с трудом поднимается трясущийся старик, здоровается, пригашает сесть. Садимся, и я оглядываю «комнату». Маленькая, асимметричная, с кривыми углами, в ней едва умещаются кровать и стол. Но нет, есть и холодильник, и электроплитка. Какая-то странная эта нищета — «технизированная», что ли? Птукян хочет, чтобы хозяин сам рассказал мне свою историю. Старик делает это неохотно. И Птукян вынужден вмешаться в разговор.
Аршавир Етерян был в Каире шофером, так и состарился на этой работе. Обе его дочери переехали в Канаду, а потом вызвали к себе родителей, заверили официально, что обеспечат их содержанием. Старики взяли да и приехали. Через какое-то время дочери повыходили замуж и, забрав с собой мать, отплыли в Америку… Отец остался один-одинешенек. Сын в Кувейте, присылает старику 50–60 долларов в месяц. Почти половина их идет на квартирную плату (за эту комнату еще и платить надо!)… Субсидии он не получает, потому что приехал по гарантии дочерей.
— Хочешь, привлечем их к суду? Раз дали гарантию, обязаны заботиться о тебе. Таков закон, — пробует вызвать на разговор старика Птукян.
— Нет, нет, не хочу злом отвечать на зло…
На щеке у Етеряна красно-синий рубец — только что выписался из больницы, подозревали рак кожи, сделали операцию. При всей убогости его положения сохранились еще какие-то старые замашки. Он достает бутылку сока и, несмотря на мое сопротивление, открывает ее, угощает. Я дарю ему ереванские открытки, армянские сигареты. Он обрадован.
— Врачи разрешают курить?..
— Запрещено, но это единственное, что мне осталось… Ничего не поделаешь. Обязан исполнить свой долг перед богом — обязан жить, пока жив…
Птукян шепчет мне на ухо:
— Скажите, что будете посредником и попросите благотворительное общество помочь ему… Скажите, скажите, я потом все объясню.
— Господин Етерян, я поговорю в благотворительном обществе, вам помогут, — говорю я.
Етерян выжидательно смотрит на Птукяна.
— Конечно, гостю трудно отказать… Хотя ты сам знаешь, что виноват… Но все же надеюсь, что сможем выдавать ежемесячно по сорок долларов пособия.
Обрадованная мгновенным результатом моей «благотворительной деятельности», я прощаюсь со стариком. Выходя, Птукян поясняет. Сын из Кувейта прислал старику несколько сот долларов, чтобы потом приехать самому и начать на эти деньги здесь «дело». Однако отец опередил сына. Самовольно вместе с живущим в том же коридоре соседом, армянином из Египта, арендовал внизу ресторан «Стамбул».
— Но разве в этом волчьем мире две такие облысевшие овцы могут пастись?! Конечно же через несколько месяцев обанкротились в пух и прах… До этого я хотел помочь ему. Надо было хлопотать о пенсии, а он, видите ли, опередил. Ну, раз так, сказал я, умываю руки. Вот тебе бог, вот и порог. А увидел сейчас, сердце сжалось. Но чтобы виду не подать, к вам воззвал.
У входной двери мы столкнулись со вторым «дельцом»— вторым арендатором ресторана. Это был крепкий, краснолицый, лет под шестьдесят человек, который, видимо, никак не реагировал на провал операции «Стамбул»…
— Ничего, ничего, — ответил он на мой соболезнующий намек, — что-нибудь еще предпримем, придумаем.
Сей оптимист пригласил нас к себе, поспешил сообщить, что работал в Каире наборщиком в дашнакской газете «Гусабер», видел меня в Каире, в клубе, где я выступала.
— Прошу, оставьте здесь вашу подпись, — и протягивает вырванный из блокнота мятый листок.
Я заменяю ереванской открыткой и подписываюсь.
Комната его все-таки комната, а не «коридор в коридоре», но все равно выглядит жалко. Дети живут отдельно, предоставив отцу в одиночестве «ставить опыты», наслаждаться всеми прелестями «свободного предпринимательства». Вот папаша и экспериментирует.
Не знаю, почему, увидев этих двух погоревших «предпринимателей», я в первый и последний раз за время своего путешествия по Америке сказала:
— Почему не приехали в Армению? Не докатились бы до такого.
Мой собеседник воспринял мои слова иначе и, словно делая мне одолжение, снисходительно утешил:
— Приедем, приедем, бог даст, когда-нибудь навестим Армению…
Я прощаюсь с ним, обнадеженная незадачливым арендатором «Стамбула», бывшим наборщиком газеты «Гусабер», что он когда-нибудь «удостоит» Армению своим визитом…
Зеленая машина с покореженным крылом домчала нас на другой конец города. Новые однотипные пятиэтажные дома. В маленькой комнате на первом этаже на кровати полулежит старая женщина с выпуклыми черными глазами, бледная до белизны. Другая, помоложе, в блеклом платье, почтительно здоровается с Птукяном и робко спрашивает:
— Господин Птукян, как с нашим делом?..
— Помню, помню, надеюсь, что скоро все уладится…
— Да будет над вами благословение божье. Не забудут вас наши дети…
Эта маленькая комната вмещала две грустные истории. У лежавшей в постели женщины то ли от старости, то ли в результате долгой болезни обнаружились психические отклонения. Ее нельзя было оставлять одну. Сын, который уходил на работу, оказался в безвыходном положении. Он обратился в «Контору социальной службы». Оттуда позвонили Птукяну, попросили помочь. Тот нашел сиделку, которая за двадцать пять долларов в неделю согласилась ухаживать за больной…