Мы вышли. Вместо хозяина с собакой в холле сидела другая пара. Они целовались, увидев нас, слава богу, перестали. Подходим к ним. Девушка — студентка, парень не учится, не работает, получает пособие, пока не найдет себе дело.
— Почему вы приходите сюда? — повторяю я свой вопрос.
Ответили так же:
— Здесь нам публика нравится.
Из комнат все еще доносились звуки песен, смех, шум и гомон. Так допоздна. «Молодежный центр» не закрывается и ночью. Дежурный телефон постоянно занят. Звонки по самым неотложным поводам: самоубийство, отравление наркотиками, чрезмерная доза снотворного, приступ безумия…
8 апреля, Егвард
Интересно вам поглядеть на армянских хиппи? — спрашивает Птукян.
— Армянских хиппи? Конечно, интересно.
— Ну что же, тогда поехали…
Впервые я увидела хиппи в Париже в 1968 году. Одна из таких встреч даже обернулась стихотворением. Мы оказались рядом почти на самой верхушке Эйфелевой башни, в решетчатой квадратной клетке размером с комнату.
Они стояли группой, не то девушки, не то парни — неухоженные, с длинными лохмами, в джинсах, давно утерявших свой первоначальный цвет. Особенно запомнилась девушка — очень высокая, крепкотелая, литые бедра ее и грудь, казалось, вот-вот прорвут что есть силы натянутые, изрядно обветшавшие брюки и тельняшку. Мне захотелось вызвать ее на разговор. Выяснила, что она шведка. «А я армянка, из Армении». Не знает, даже понятия не имеет. Посмотрела холодно, пренебрежительно пожала плечами: «Это еще что за планета?» — и отвела в сторону пустые глаза.
Во мне защемило что-то. Стало и обидно, и неловко как-то, и одиноко. И еще тысяча неуловимых оттенков… Однако что за удивительная штука поэзия! Порою ритм, рифма, цезура извлекают из глубин твоих барахтающиеся где-то там, в первоматерии, бесформенные еще мысли, ощущения и возвращают их тебе уже обретшими форму. Так случилось и с этой встречей. Через несколько лет и эта девушка, и многие такие же встречи и ощущения отозвались вдруг стихом:
Париж, волшебный Париж,
Зеркальный мрамор былого…
А на прославленной башне, над множеством крыш,
Я увидела хиппи…
(Какое чуждое слово!)
Средь чуждой толпы — одна.
(Скорее всего — шведка.)
Волос льняная копна
Вразброс по одежде ветхой.
Как будто — все под откос.
Лохмотья куртки прикрыты
Потоком жестких волос…
(И вызов тут, и защита.)
Нищеты подчеркнутый вид —
Вызов роскоши и лицемерно.
(Эту душу куда-то манит,
Но ковчег и причал — безверье.)
А глаза!
Бездорожье глаз!..
Я в них будто в клетке железной,
Будто свет навсегда угас,
И кричать, и звать бесполезно.
Мне б добраться, добраться скорей
До Армении, пасть на колени,
Целовать бы обломки камней.
Помня участь иных поколений,
И глядеть на родные черты,
Прикасаться к священным лохмотьям
Вековечной заветной мечты,
Для которой мы слов не находим.
Лишь бы молвить: беру я, беру
Многотрудный удел мой дочерний!
Песней, сказкой, легендой чаруй,
Мучь дорогами, полными терний;
Чем захочешь зови и мани —
Светом сердца и тяжкою долью;
Простодушием — детство верни
Иль состарь неизбывною болью,
Лишь единства с тобой не лиши,
Не оставь без корней, без причала,
Чтоб опустошенья души
Никогда, никогда я не знала.[10]
Здесь отбойный молоток поэзии выдал на-гора ту руду, ту первооснову человеческой души, ее приверженность своей земле и ее устоям, — словом, все то, что защитной стеной встанет против налетевшего невесть откуда суховея, грозящего опустошить эту душу и опустошенную пустить гулять по свету…
…У него черные, как агат, усы и борода, черная, как агат, густая, длинная коса падает на сутуловатую спину.
В этой сплошной черноте блестят глаза, большие, влажные, словно ночная гладь воды. В других случаях я бы написала: «Печальные глаза армянина», но сейчас?..
Он с трудом подыскивает армянские слова, речь его получается отрывистой, упрощенной. А когда хочет сказать о чем-то посерьезнее, прибегает к английскому, просит Птукяна перевести. Всего десять — двенадцать лет, как переселились сюда из Египта. Родители — ревностные хранители всего армянского, постоянные участники всех мероприятий в общине.
— Моя мать читала мне ваши стихи…
— Какие? «Армянской речи не забудь…»?
— Да, кажется, это…
Ничто не помогло — ни ревностные родители, ни старания общины, ни «армянской речи не забудь». Оторвался от берегов и поплыл по течению…
Гаспар учился раньше в университете, на филологическом факультете. Но вот в кровь попала бацилла, носящаяся в воздухе. Бросил учиться и открыл магазин. С первого взгляда кажется — расстался с духовным и погнался за материальным, — но произошло иное. Учение, образование, согласно Гаспару, отделяет человека от собственного естества, втискивает в рамки, нацеливает на беготню за карьерой. Человек должен быть свободен от всякого напряжения, от внешних влияний, от подсказок. Магазин? Всего лишь возможность обрести материальную независимость от родителей, от кого бы то ни было и, следовательно, обрести независимость духовную.
Магазин Гаспара в центре города. Вытянутый в длину, он забит «под завязку» мешаниной мелких-премелких, странных товаров. Репродукции картин от Леонардо да Винчи до Пикассо, пластинки классической и современной музыки, причудливые сувениры, статуэтки, керамика, табак, жевательная резинка и, больше всего, привезенные из Индии и Ирана благовония — ладан, розовое масло, тоненькие свечки-палочки, пропитанные всевозможными ароматическими веществами. Когда они зажигаются, воздух полон дурманящих запахов.
— Это магазин хиппи, — объясняет Птукян, — все, что им необходимо, можно найти здесь.
В магазине все время юноши, девушки. Молча стоят у пластинок и картин, разглядывают сувениры, свечи и, сделав маленькую покупку, выходят.
Тесно. Гаспар уступает свою расшатанную табуретку мне, и мы продолжаем беседу. Он охотно отвечает на вопросы. По-видимому, удивлен и даже польщен, что приезжая с таким незлобивым любопытством хочет понять его, а не высокомерно, как, наверное, бывает обычно, воротит от него нос.
— Нужно помочь человеку, — переводит слова Гаспара господин Птукян, — освободиться от власти материального, от его нейлоновых уз. Хиппи хотели дать пример этому, однако сейчас их движение видоизменяется, расчленяется. Многие с возрастом сдаются, становятся «материалистами», не могут устоять перед соблазном благополучия и комфорта. Иные кидаются в религию — буддизм, индуизм, увлекаются йогами…
— Ты женат, Гаспар?
— Разошелся… Да, она была канадкой… Вначале думала, как и я. Жили в маленькой комнатке. Потом она изменилась, захотела стать богатой… Что же! Валяй, становись богатой!
Входит тоненькая девушка в платье до каблуков, с золотистыми волосами. Гаспар идет ей навстречу, они целуются. С девушкой пришел смуглый юноша с пышными бакенбардами, но без усов и бороды. На нем длинное, в талию пальто. Это брат Гаспара, учится на историческом факультете в университете. Ему едва восемнадцать-девятнадцать, но живет тоже отдельно от родителей.