10 апреля, Егвард
Кинотеатр «Фестиваль фестивалей» на одной из окраинных улиц Монреаля. Здесь демонстрировались фильмы всех стран, получившие международные премии и одобрение знатоков киноискусства. В свои монреальские дни я стала там почти завсегдатаем и посмотрела много прославленных лент, таких, как «Сатирикон», «Рим» Феллини, «Вопли и шепоты» Бергмана, «На дне долин» Антониони.
Если в залах кинотеатров, где показывали порнографические фильмы, едва набиралось четверть зала, и главным образом пожилые люди, то «Фестиваль фестивалей» всегда заполнен до отказа молодыми типа Гаспара. Входной билет туда стоит 99 центов вместо трех-четырех долларов в других местах. Поистине это был демократический кинотеатр, посещение которого представляло для меня двойной интерес: во-первых, фильмы и, во-вторых, не менее важное — зрители. Их напряженное внимание, сопереживание происходившему на экране говорило о многом…
В «Фестивале фестивалей» я бывала с преподавателем Монреальского университета, доктором философии Карписом Кортяном и его молодым другом, преподавателем колледжа Арташесом Керогланяном. Мне приятно было общаться и беседовать с людьми, которых живо занимало все, что творилось в мире, и «армянский вопрос» они рассматривали именно с этой вышки.
Интересно было разговаривать с ними, проверять на них свои ощущения от здешней жизни.
— Вопрос номер один на Западе — вопрос молодежи… Несправедливая война во Вьетнаме невиданно ослабила моральные позиции Америки, нарушила душевное равновесие страны. Отсюда и смятение в сознании молодежи.
— Вы спрашиваете, почему эта пара целуется на виду у всех в пивном баре? Почему не выйдут, не уединятся? Да просто потому, что вдвоем им скучно… Скука, пустота — вот одна из причин многих болезненных явлений.
— Американская жизнь до удивления прямолинейна, в конце этой линии торчит доллар… Такая прямолинейность почти не оставляет времени и места для иных мыслей — поглубже, пошире. Может быть, поэтому многие из них так примитивно инфантильны. Всю неделю, как оглашенные, гоняются за деньгами, чтобы развлечься в уикэнд. А придет этот уикэнд — долгожданная суббота и воскресенье, — не знают, куда себя девать.
— Вы видите, как молодые рвутся на эти фильмы сюда, в «Фестиваль», как следят за экраном, ищут ответа на собственные проблемы. Не находят, конечно, но ищут…
— Молодой армянин не может стоять в стороне от этих проблем, вместе со всеми он учится в том же университете, служит в тех же учреждениях, слышит те же разговоры, его тревожат те же тревоги. В наш век держать армян в изоляции немыслимо… И главное — ни к чему.
— Спюрк не должен существовать в прежнем своем виде. Часто межпартийная борьба превращается в межсемейные распри. Все сводится к тому, кто из какой семьи происходит, в каких кругах вырос. Спюрк сейчас перед угрозой полной ассимиляции, а партии все ворошат старое, все талдычат одно и то же. Если так будет продолжаться, то не пройдет и десяти — пятнадцати лет, как молодежь окончательно отвернется от всех общинных дел, от нации.
— Опыт подсказывает, что спюрк должен искать иные пути деятельности. Хватит вариться в собственном соку. Надо издавать книги и газеты не только на армянском. Надо рассказать другим о нашем народе, о нашей культуре, нашей истории. С этой точки зрения мне очень по душе отношения, установленные у вас в Армении с другими народами.
Вот примерно о чем поведали мне мои собеседники.
Арташес моложе, проще и непосредственнее. Карпис несколько скептичен, сдержан, — словом, говоря философским языком, рационалист.
Видимо, желая с ходу реализовать свое стремление всячески расширять связи, они привели ко мне в гостиницу профессора Монреальского университета Жоржа Мадью де Дюрана. Он родом из Англии, жил и учился в Лондоне, а потом в Оксфорде. Предмет его научных изысканий — греческий богослов пятого века Кирилл Александрийский, труды которого сохранились лишь на древнеармянском. И вот господин Дюран принялся за древнеармянский, стал заодно и армяноведом. Он хочет месяца на два приехать к нам и продолжить свою работу в Матенадаране. Я обещала поговорить об этом в Ереване.
Господин де Дюран к тому же еще и католический монах, живет в одном из доминиканских монастырей Монреаля. Да и смахивал он на монаха — худой, высохший, говорит шепотком. Однако, несмотря на свое монашество, охотно подружился с армянским коньяком и, оживившись после двух рюмок, сообщил, что в шестидесятых годах, когда учился в Англии, армянская община присудила ему Нубаровскую[12] премию и на протяжении четырех лет он получал Нубаровскую стипендию.
Карпис и Арташес слышали об этом впервые, несмотря на давнее знакомство. Дюран ранее им ни словом не обмолвился. Вот, выходит, какие секреты может выплеснуть наружу наш коньяк «Арарат»! Однако следующие потом одна за другой рюмки ничего нового не обнаружили в бытии монаха из доминиканского монастыря. Ровно в восемь Жорж де Дюран распрощался с нами, а мы решили пройтись, подышать свежим воздухом, а потом «заскочить» в какое-нибудь веселое местечко.
Но вместо «злачного местечка» отправились на фильм Бергмана «Вопли и шепоты». С него-то и начались наши кинопутешествия, которые вошли в привычку.
Четвертого ноября, в воскресенье, был день выборов в Квебеке. Как и другие провинции Канады, Квебек имеет свое правительство и наряду с общими свои партии, среди которых и «Квебек-партия», борющаяся за независимость Квебека. Выборам предшествовала бурная избирательная кампания. Шумели газеты, радио, телевидение со своими шестью каналами. Стены домов были залеплены плакатами. В почтовые ящики вместе с газетами опускали листовки, призывающие голосовать за «своих» кандидатов. По улицам мчались автомобили, на которых были начертаны фамилии депутатов и краткие призывы голосовать за них. Особенно бросались в глаза надписи на французском: «Мой милый Квебек», или другая: «Да умру я за душу твою, Квебек».
Помню, как-то вечером я с друзьями зашла в «Старый Мюнхен» — знаменитый здесь пивной бар. Этот монреальский филиал всемирно известной фирмы «Старый Мюнхен» — одно из самых веселых, ребячливых мест, где мне довелось побывать. Огромный, как стадион, зал, украшенный забавными картинками на стенах и потолке, набитый взрослыми детьми, которые веселятся как хотят, без всякого удержу. Пляшут по-деревенски, хором распевают народные песни, в такт песне хлопают в ладоши, что-то выкрикивают. Тон этому веселью задает расположившийся в середине зала на высоких подмостках духовой оркестр. Музыканты — большей частью полнотелые здоровяки мужчины в коротких штанах, пестрых гольфах, в широкополых шляпах с перьями. Мюнхенские костюмы, мюнхенские танцы и песни, мюнхенское пиво. Как было бы хорошо, если бы это прилагательное «мюнхенский» никогда больше не вызывало ассоциаций с той самой пивнушкой, где почти пять десятилетий назад воспаленному воображению незадачливого ефрейтора мир показался глобусом, который он может зажать в своих руках и прочертить по нему кровавые стрелки-указатели…
Сидим вокруг длинного стола, и так как в зале свободных мест нет, то у нас в результате «вынужденной посадки» оказались еще два соседа по застолью. Они подсели к нам уже «тепленькие». И вокруг, и за нашим столом такой микроклимат, что все чувствуют себя непринужденно и ведут себя раскованно, естественно, забыв о всякой чопорности. Молодые люди оказались специалистами по счетным машинам, один — английский канадец, другой — французский. Французский, вопреки установившемуся представлению, серьезен, сдержан, английский же совсем распустил вожжи. Узнав, что я поэтесса, сообщил, что тоже не чужд искусству, любит рисовать. «О чем вы пишете?» — заинтересовался он. И тут, не знаю почему, Арташес возьми да и ляпни: «О «Квебек-партии»…» Англо-канадец тут же отрезвел, — оказывается, это его больное место, — распетушился. Еще мгновение — и «Старый Мюнхен» чуть не утратил свой милый, ребячливый облик. Но мои спутники поднялись с места и начали прощаться с мгновенно ставшими по-прежнему добро расположенными соседями по столу…