Вот этой убежденностью и силен советский армянин, с этой убежденностью он вступает в спор со своими идейными оппонентами, если они действительно оппоненты и действительно идейны. Вступать же в спор с «идейными» торгашами, которые свою совесть и основы существования родины нагло выносят на аукцион западных рынков в откровенной надежде на повышение барышей, полемизировать с ними бесплодно, да и ни к чему.
16 апреля, Ереван
Сегодня я приехала в Ереван. В четыре часа встреча с работниками Министерства сельского хозяйства. А до этого привожу в порядок мою запущенную комнату, просматриваю полученные газеты, письма. Приходит их много, к старым долгам — неотвеченным письмам — прибавляются новые. Когда ж я справлюсь с этими долгами? Если бы только письма! Сколько раз давала себе слово: на все звонки и предложения отвечать твердо, что занята, что пишу книгу. Но…
Звонят из газеты «Айреники дзайн», шестидесятилетие поэта Амо Сагияна, нужно откликнуться. Ну как тут быть?.. Звонит писатель Степан Куртикян: «В Доме литераторов вечер, посвященный девяностолетию Даниэла Варужана, за тобой вступительное слово». Как же не произнести это слово?.. Звонят из Ереванского медицинского института: «Мы организуем вечер Комитаса, просим вас выступить». — «А почему вы не говорите по-армянски?»— спрашиваю. «Я не армянка, я украинка, но очень люблю Комитаса…» Как ей отказать? Или письмо из Киева. Предлагают провести там творческий вечер. Благодарю, прошу отложить на осень, на сентябрь — октябрь, но сомневаюсь, что и к тому времени кончу книгу.
Случается, что, собрав все свои внутренние отрицательные заряды, отказываю, а потом чувствую угрызения совести. Так случилось и в прошлый раз. Позвонили из телестудии. Девичий голос сообщил, что будет передача о строителях туннеля Арпа — Севан, просят, чтобы… Я перебила: «Не могу, дорогая, у меня мать больна. И потом я пишу книгу о своей поездке, не могу прервать…» И вот спустя две недели, 25 марта, эта передача состоялась, и я смотрела. Просторный зал телестудии был полон людей: строители, инженеры, проходчики, ученые, артисты, писатели. Рассказывали о проектах стройки, о неописуемых трудностях. Выступления перемежались кинохроникой, снятой в забое. Рабочие — армяне, русские, украинцы, молдаване — со строгими, напряженными лицами, в прорезиненных комбинезонах сражаются с камнем, до невероятности твердым, синеватым, как металл, неподдающимся. Сражаются с водой; грунтовые воды все прибывают и прибывают, доходят проходчикам до пояса. Вода горячая, воздух душный, но люди по щепотке выцарапывают, дробят камень, по сантиметру продвигаются вперед — и так сорок восемь километров… Легко сказать — сорок восемь километров… Передача длилась более двух часов, артисты пели в честь строителей, танцевали. Выступали ученые, читали стихи поэты, а я?.. Мне стало совестно, что не пошла. Единственное утешение то, что я была в той штольне в очень памятный день, когда должны были встретиться пятый и шестой участки туннеля, примерно по два километра длиной каждый.
…В забое уже был взорван последний шпур, и после того, как упали на землю взметенные толом камни и пыль, в глухой скале показался долгожданный просвет… Мог и не показаться, в расчетах могли промахнуться, и два участка могли разминуться. Но вот встретились, и радость, взорвавшись в забое, исторгнулась вверх, на поверхность земли, на строительную площадку Егегис, бросила людей друг к другу, звала их на праздник первой победы. Когда мы, сидя в вагонетках, вонзились в глубь скалы и доехали до места стыковки, прошел уже час после взрыва. Пыль осела, раскромсанная на куски скала повержена на землю. Человек победил камень…
Арифметика длится одну секунду: два плюс два равняется четырем; однако, чтобы получить эти четыре километра (вернее — 3882 метра), тысячи людей годами вели бой под землей, отвоевывая пядь за пядью каждый метр заминированной земли. С разных концов два подошло к двум. И вот в этот день наконец свершилось действие сложения. Горная шаловливая и строптивая река Арпа простится со своим детством и повернет налево, чтобы войти в новый дом — в туннель, посерьезнеть и заняться хозяйством — поить и кормить Севан, поить Армению.
Туннель Арпа — Севан! Самый длинный туннель в мире. Это своеобразная пирамида Хеопса, построенная народом, оповестившим мир и грядущие века о своём упорстве — жить!..
На моем письменном столе две небольшие стеклянные колбы. В них земля, привезенная из пустыни Тер-Зор и города моих предков — Вана. Рядом камень, твёрдый, острый, в голубоватых прожилках. Память о дне соединения двух участков тоннеля. Все это рядом. Пепельный, как прах, песок пустыни, черная, пахнущая тоской, травами и полевыми цветами ванская земля и эта твердость камня, извлеченного с такими усилиями из глубин земли и души. Мудро сказал когда-то Анатоль Франс: «Народ, который не хочет умирать, убить невозможно».
Маленькая стрелка часов близится к четырем. Надо отправляться в клуб министерства. Уже у дверей меня догоняет телефонный звонок. Из молодежного журнала «Гарун». Просят откликнуться на выступление в их журнале председателя горсовета: «Каким хочется видеть Ереван». Соглашаюсь.
Нет, иначе я не могу. Бьющаяся во мне жилка должна сплестись, слиться с жилой моей земли.
19 апреля, Егвард
За границей мне не раз выражали удивление нашим застольям: мол, очень уж много тостов и речей. Ну что ж, им тоже можно предъявить свои претензии. Если у нас, за столом кавказцев, бокал и тост с первых же минут трапезы сливаются и так, слитно, «действуют» до конца, до тоста за тамаду, то здесь речи — да какие основательные! — начинаются сразу после того, как закончен обед, словом, — проводится организованное, «полнометражное» собрание.
Здесь, в Филадельфии, это собрание с его центром, правым и левым крылом прямо-таки не отставало от Конвента Великой французской революции. Я слушала все выступления с большим интересом, потому что в их разноречивости отражались именно те процессы, о которых говорилось раньше.
Филадельфия была не только первой столицей Соединенных Штатов, но и одним из самых старых центров спюрка в Америке. Именно здесь энергично действовали все партии, и прежде всего «Прогрессивный союз американских армян», связанный тут с самыми левыми кругами.
— Еще в черные маккартистские времена, — так начал свою речь в тот день старый деятель этого союза Лерон Казначян, — когда хоть одно сочувственное слово о Советской стране вызывало зловещее внимание «охотников за ведьмами», в то самое время наш союз твердо отстаивал свои политические позиции, продолжал издавать газету «Лрабер» («Вестник»), рассеивая муть и дымовую завесу, повисшую между Советами и Америкой, продолжал свое благородное дело сплочения вокруг Армении ее далеких сыновей.
Едва окончил свое слово представитель «якобинцев», как справа от меня поднялся седой сухопарый старик и без всякого предисловия выпалил:
— Как вы знаете, Филадельфия город провозглашения свободы. Пожелаем же, чтобы наша гостья увезла отсюда в Армению хоть немного свободы…
Сказал и сел.
Сказанное было настолько внезапным, настолько не связанным с мирным ходом этого обеда, что мне показалось, будто эти слова произнесены с юмором, нечто вроде малоудачной шутки. Но нет, оказалось, что оратор настроен вполне серьезно и представляет «жирондистское» крыло стола. После него встал зубной врач господин Махсуджян, представитель «центра», и в своей речи счел нужным вернуться к заявлению предыдущего оратора.
— Свобода очень относительное понятие, — сказал он. — Для армянина это гарантия физического существования, гарантия того, что ночью никто не нападет на твой дом, не убьет твою мать, жену и детей. Вот в этом свобода армянина…
Со стороны «жирондистов» снова «выступил» один из старейшин колоний, дашнак, господин Бозаджян. Я еще больше напрягла слух, ожидая, что «центру» будет нанесен контрудар. Однако насколько удивительным было решительное предложение экспортировать из Филадельфии свободу, настолько же удивительной показалась и речь господина Бозаджяна.